Легенды уральской политики. Беседа вторая. Аркадий Чернецкий: «Мы не дали растащить город по частям»

«УралПолит.Ru» продолжает знакомить читателей с историей постсоветской эпохи через интервью с теми, кто эту историю творил. Очередной участник спецпроекта «Легенды уральской политики» – первый всенародно избранный мэр Екатеринбурга Аркадий Чернецкий.

«УралПолит.Ru» продолжает знакомить читателей с историей постсоветской эпохи через интервью с теми, кто эту историю творил. Очередной участник спецпроекта «Легенды уральской политики» – первый всенародно избранный мэр Екатеринбурга, сенатор Аркадий Чернецкий, при котором промышленный закрытый Свердловск с засильем ОПГ превратился в европейский мегаполис, где проходят события мировой значимости.

Часть первая: «Люди почувствовали, что в городе есть власть»

«Отложил мысли о научных перспективах и пошел в цех»

– Первая часть вашей трудовой карьеры была связана с работой в промышленности – многие читатели мало что знают о молодости первого мэра Екатеринбурга – в нескольких словах расскажите о том, как Вы росли, и что стало определяющим фактором в выборе профессии?

– В школе я учился неплохо, даже хорошо. Я собирался поступать в московский институт – там экзамены сдавали на месяц раньше, не в августе, а в июле, но заболел, и у меня не получилось поехать в Москву. Поэтому, в достаточно короткий период пришлось принимать решение о поступлении в УПИ на специальность, которая, на мой взгляд, была востребована и на производстве и в научных учреждениях. Это кафедра металловедения и физики металлов, выпускники которой работали на заводах: и в цехах, и в лабораториях, и в отделе главного металлурга. Многие работали в институтах УрО РАН. У меня был диплом исследовательский, я его делал на УВЗ – по ванадиевым сплавам для изготовления сцепок на вагонах. Диплом был интересный и после окончания института мне предложили поехать на Уралвагонзавод. Это было одно предложение. Второе предложение было – остаться работать в проблемной лаборатории металловедения при кафедре.

– Это какой год был?

– Это был 1972-й. В общем, это были разговоры «в пустую», поскольку жизнь оказалась прозаичнее – меня призвали в армию и я, закончив военную кафедру, пошел служить офицером. Когда я вернулся, у меня уже была семья, в армии мне удалось купить машину, что по тем временам было достаточно серьезной проблемой, долги были немалые, и нужно было семью содержать. Я прекрасно понимал, что надо идти работать в цех – там зарплата выше. Поэтому, отложив на время, как я тогда считал, мысли о научных перспективах, я попал в цех – «поработаю немного, а там будет видно». Кстати сказать, у меня был свободный диплом после армии и устроиться было достаточно непросто, тогда работало распределение, все было занято выпускниками. Тем не менее, устроиться удалось мастером в цехе оборонного предприятия. С этого все и началось.

– Карьера складывалась?

– Работали по 12-14 часов в сутки, часто без выходных. Осваивали новые образцы военной техники, план был чрезвычайно напряженный. Достаточно быстро удалось прошагать по различным ступеням. Думаю, это была правильная кадровая политика руководства завода, они очень активно выдвигали на должности руководителей участков, заместителей начальников цехов молодых ребят, которые проработали два-три года после института. Если у них что-то получалось, им давали возможность расти. Так получилось, что когда я проработал два с небольшим года, я стал заместителем начальника очень крупного цеха, а проработав еще год, я стал начальником этого цеха. Цех был определяющим в жизни завода: если этот цех работал, то работал весь завод, если не работал, то весь завод стоял и ждал, пока будет продукция с этого цеха. Так получилось, что мне удалось обеспечить выполнение плана этого цеха. Это был 1977, очень тяжелый год. И потом, в течение нескольких лет руководители завода бросали меня из одного цеха в другой – за три года я прошел четыре цеха. Вытаскивал один цех, отправляли в другой. Сейчас это называют «антикризисный менеджер». И в 1980 году меня назначили начальником производства одной из производственных площадок. А спустя год, я стал заместителем директора по производству всего завода «Уралтрансмаш». А дальше, больше пяти лет я проработал в этой должности, а в 1987 году сложилась критическая ситуация на Химмаше и решением министерства, согласованным с обкомом партии (поскольку это уже была номенклатура ЦК партии) перевели на другой завод. Так, в 36 лет я оказался генеральным директором «Уралхиммаша». И ровно пять лет проработал там.

«Уйдя с Химмаша я потерял в зарплате в десятки раз»

– Многие уральские политики были выходцами с промышленных предприятий, заводов. Видели ли Вы для себя такую перспективу – сменить завод на политическую карьеру?

– Я никогда не занимал в СССР партийных должностей, занимался исключительно производственной деятельностью, поэтому никаких вариантов политической карьеры для себя никогда не рассматривал. А мой приход в город совпал с созданием России как самостоятельного государства. 1 января 1992 года развалился, по сути, Советский союз и в январе 1992 года указом президента меня назначили главой города. Это для меня был процесс достаточно неоднозначный, потому что за пять прошедших лет мне удалось очень серьезно продвинуть «Уралхиммаш». Из завода, который всему министерству приносил одни головные боли, мы стали лидерами, у нас было очень много новаций, хорошие показатели по выполнению планов. Я тогда много ездил и учился, на Западе посмотрел на примеры «народных предприятий», что-то подобное мы сделали на заводе. Это был совершенно уникальный опыт: мы за деньги, собранные членами трудового коллектива, выкупили несколько цехов, и это акционерное общество функционировало много лет. Это строилось, по сути, на понятиях о том, как должно быть, поскольку закона еще никакого не было. Уникальность была в том, что люди делали это за свои деньги, акционеров было больше 2 тыс. человек. Там не было никаких преференций ни для директоров, ни для кого, роль играл только стаж работы на заводе. Много у нас было и других опытов, экспериментов, и я был доволен тем, как мы работаем, как идут дела и уходить с завода мне было совсем не интересно. Я уж не говорю о том, что перейдя на работу в администрацию, я потерял в зарплате в десятки раз. Сейчас это может показаться непонятным. Я был очень высокооплачиваемым директором, у меня был спецконтракт с министерством, что было большой редкостью тогда. Параллельно я был вице-президентом общероссийского концерна. Но тогда мы руководствовались несколько другими принципами и, несмотря на мое нежелание переходить, общими усилиями директорского корпуса, Эдуарда Росселя, администрации президента меня настойчиво, скажем так, «пригласили».

– А с Вами обсуждали назначение или тут, что называется «без меня меня женили»?

– Обсуждали и не только со мной. Я сразу сказал, что меня коллектив не отпустит – тогда это модно было – советы трудового коллектива. Россель сказал: «Ладно, я пойду и с ними договорюсь». Он поехал туда, ему коллектив сказал: «Вы что, с ума сошли? Мы только по-человечески зажили, мы его не отпустим». Начался новый круг «обработки» с включением Москвы в этот процесс. Потом Россель собрал всех директоров Свердловска, привез их к нам на завод, снова собрали трудовой коллектив и рассказали, что город полгода без власти – предыдущего главу Юрия Новикова сняли сразу после путча, а уже январь. Если будет плохо городу, будет плохо и вам – отдайте директора по хорошему. В конце концов, «укатали» коллектив, защита моя отступила, пришлось и мне соглашаться. В той ситуации это была не какая-то поза, для меня это была совершенно иная сфера деятельности. Я вырос в условиях производства, там совершенно другие отношения, совершенно другая дисциплина, совершенно разный диапазон деятельности. Я с многими аспектами деятельности главы города был не знаком. То, что связано с промышленностью, я конечно, знал. Но у меня никогда не болела голова о том, как, предположим, людей накормить. Это не моя проблема была, когда я был директором завода. У нас было подсобное хозяйство, мы помогали, но не несли полную ответственность. Таких вопросов было очень много.

«Нужно было все строить заново»

– А что самое сложное было?

– Все. Нужно было просто начинать все заново строить. У меня были небольшие проблемы, когда я переходил с «Уралтрансмаша» на «Химмаш», потому что замдиректора по производству занимается только производством, директор – более широким кругом вопросов – снабжение, кадры, финансы, вопросы жилищного и капитального строительства, взаимодействие с органами власти. Я достаточно быстро тогда это пережил, достаточно быстро вписался. Особо времени и не было на это, потому что разваливался завод, нужно было его срочно собирать. А здесь все то же самое – новый функционал, а фронт работ гораздо шире. Но это то, с чем сталкивались все, кто переходил с производства на работу в местные органы власти. Но была специфика. В этот момент рушилась вся система, и экономическая, и законодательная. Советская система разрушалась. Многие вещи делались на уровне понимания руководителей о том, что такое хорошо и что такое плохо. Никакой законодательной базы не было и очень много зависело от опыта руководителя, его инициативы и предприимчивости, от того, как выстраивались отношения и внутри города и во внешнем мире. Словом, наслоение проблем было серьезным. В условиях стабильного общества ни один руководитель не сталкивался с такими проблемами, с которыми пришлось столкнуться, мне, в частности, где сложились и личный переход с производственной стези на стезю административного управления города, и проблемы общероссийские, связанные с тем, что разрушалась советская система, а новая не была выстроена. Причем в стране даже понимания не было о том, что мы строить хотим. Поэтому, многие вещи приходилось делать в силу собственного опыта, наития.

– Что это за вопросы, например?

– Мы не дали развалить существовавший малый бизнес. Мы не дали растащить имущество города, хотя были жесткие установки «все на приватизацию!». Мы прекрасно понимали, что в условиях неустоявшегося рынка, продажа, когда объект невозможно правильно оценить – это значит, заведомо его отдать за копейки. А потом, с точки зрения функционала – кто будет замещать эту нишу? Уже потом, знакомясь с опытом других городов, мы видели, что Нижний Новгород, например, довели до того, что хлеб и овощи негде было продавать. Все магазины скупили и начали продавать то, что было выгоднее – водку. Транспорт они так же приватизировали и остались без общественного транспорта, потому что частные предприятия в тот момент работали так, как считали нужным. Выручку они получали в часы пик утром и вечером, а днем мало кто ездил, доходов не было и город, по сути, лишился общественного транспорта в дневные часы. Поэтому, приходилось принимать очень много решений, связанных с изменением экономической системы, приходилось идти на серьезные конфликты, но я всегда старался руководствоваться здравым смыслом.

– Свою личную ответственность за все происходившее в городе ощущали?

– Да, конечно, я такую ответственность ощущал. Тем более, что город действительно находился в очень сложном положении и меня ставили с расчетом на то, что смогу это положение выправить в силу антикризисных навыков, того, что я молодой, энергичный, с опытом управления большими коллективами. На меня возлагали надежды, а я старался, чтобы люди в городе почувствовали, что власть в нем появилась.

«800 человек горланили о демократии, не понимая, зачем они собираются»

– А как выстраивались отношения с представительным органом власти? Ведь его изменение структуры тоже при Вас происходило?

– У нас представительный орган в разное время по-разному назывался и не всегда имел одинаковый функционал. Когда я пришел, был городской совет. Это был совершенно ужасный орган, он был огромный – около 200 человек в городском и почти по сотне в каждом районе. Всего 800 человек народу, горланящих на заседаниях, говорящих о демократических ценностях, но абсолютно не понимающих, для чего они собираются. Единственное, что у них получалось хорошо – все рушить. С этим советом очень сложные были отношения. Они за полгода безвластия ощутили вкус собственной значимости, и уже не занимались своими обязанностями, а начали командовать исполнительными органами. И когда я пришел и сразу поставил вопрос о том, чтобы каждый занимался делами в рамках своей компетенции, – им это очень не понравилось. Попытки постоянно влезть в компетенцию исполнительных органов власти были в течение всего времени, пока этот совет работал. Отношения с ним были сложными. В 1993 году их разогнали указом Президента, все они были упразднены.

– После этого депутатов стали избирать уже в компактную городскую думу?

– Да, в 1994 году были проведены выборы в новый представительный орган, у нас он должен был состоять из 21 человека, но было выбрано только 14 – по нижней границе кворума. Он мог начинать работать, но работа была сложная, поскольку требовалось конструктивное взаимодействие. Там было 12 человек вполне адекватных, которые видели опыт прежнего совета. А двое были, я бы сказал, анархисты. Дело не в том, что они были против исполнительной власти или против меня, но они были анархисты по своей природе – «Баба-Яга против». Они вносили определенные сложности, но в конечном итоге, нам удалось сделать самое главное – принять устав города. В этом совете была интересная ситуация. Я, не будучи членом совета, председательствовал на их заседаниях. В разных городах было по-разному. В Тагиле, например, глава администрации Диденко стал и депутатом гордумы и ее главой, совместил в себе законодательную и исполнительную власть. Я считал, что это принципиально неправильно. Я считал, что я человек вменяемый, но после меня может прийти и «невменяемый». И нужен совет, который бы уравновешивал деятельность такого «лихого» руководителя города. Нужна была система сдержек и противовесов – тогда мы таких умных фраз не знали, но суть была в этом. Я не стал становиться председателем, но был председательствующим, не голосовал, но вел эти заседания. И так было, пока мы не приняли устав города, в котором дума уже работала как самостоятельный орган местного самоуправления.

– Основной задачей для новой гордумы было что – базовую нормативную базу создать, устав города?

– Да, самое главное, что мы тогда сделали, приняли первую редакцию устава города, и по этому уставу в 1995 году прошли первые выборы. Со всеми последующими составами гордумы, в целом, выстраивались рабочие отношения. Всегда в них были оппозиционеры, кто-то не любил исполнительную власть в целом, кто-то не любил персонально Чернецкого, который мешал им развернуться. Многие шли туда решать свои личные дела, и если я им этого не давал делать, они, скажем так, не становились моими друзьями. В целом, все думы с разной степенью взаимопонимания работали с исполнительной властью. Они не были во всем согласны, но это их право. Вопрос контроля – это тоже их право. Я считал и считаю, что это конституционное право должно быть соблюдено, представительный орган для того и существует, чтобы контролировать. Он же принимает решения по бюджету. Я не могу сказать, что в последующие годы были какие-то серьезные конфликты на почве непонимания думы в целом, как органа. Моменты были, но это рабочие моменты.

«Криминал от «похода во власть» не получил ничего»

– Не секрет, что в 90-е Екатеринбург был достаточно опасным городом, криминальные группировки, рейдерские захваты, бандиты «рвались во власть». Насколько их деятельность влияла на управление города, на процессы во власти?

– Честно говоря, мотивацию их похода в представительную власть я понимал. Как граждане, они имели право избираться, они не были осуждены судом, вероятно, они пользовались чьей-то поддержкой. Где-то, может быть, не очень правовыми методами добивались такой поддержки, но, как бы то ни было, избирком признал их полномочия. Могли ли они оказать влияние на решение принципиально важных вопросов – нет, не могли. Их было недостаточное количество для этого. На бюджетные вопросы они не влияли абсолютно. И они очень быстро поняли, что их поход во власть – дело достаточно опасное и обоюдоострое. С одной стороны, они дискредитируют этот орган, учитывая их уголовное прошлое, а с другой стороны, им это особо ничего не приносит. И они, в основном, сосредоточились на решениях своих каких-то личных проблем. Но у меня в этом отношении всегда работал принцип: мне без разницы, кто они, если это полезно для города, если то, что они предлагают, не нарушает закон, пусть делают. Если это не полезно для города или нарушает закон, будь ты хоть заслуженный профессор или представитель определенных структур – это не пойдет. И достаточно скоро этот подход, который транслировался всеми городскими структурами, стал для них понятен. Я не скажу, что они доставили мне какие-то большие хлопоты. За исключением 2003 года, когда Хабаров выдвинулся на мэра и проводил очень активную, но не очень чистую кампанию. Впрочем, тогда «не очень чистые кампании» не только он один проводил. С точки зрения общественного мнения, попадание этих ребят во власть было, конечно, плохо для формирования имиджа города. С точки зрения же реальных возможностей, на что они рассчитывали – никаких реальных преференций они получили. Поэтому, уже следующие созывы никто самостоятельно из представителей подобных структур во власть не рвался.

– Известная история, когда Эдуард Россель с Александром Хабаровым встречался, поручал ему деньги вкладывать в предприятия, в проекты разные. А у вас подобные истории были, приходилось контактировать с этим «бизнесом» и «политиками», может быть давление оказывали?

– Давления на меня никто не оказывал. Просто знали мою позицию по этому поводу. И эта позиция не была выборочной, она была применима и к друзьям, и к «врагам», и к тем к кому я нейтрально относился: все, что полезно для города, я слушаю и помогаю, что не полезно – слушаю, и не допускаю. Естественно, что как депутаты они имели право запросить встречу с главой администрации, конечно, я с ними встречался, я по закону не имею право отказать депутату. Было несколько предложений, достаточно полезных для города. Не все они оказались реализованы, но что-то было сделано.

– А если говорить о том, что происходило за пределами гордумы – насколько они приносили проблемы, как главе города?

– В начале было очень серьезно. Меня даже предупреждали о готовящихся покушениях, в том числе, на меня. Мне давали охрану. Думаю, это был самый неблагоприятный период, неблагополучный. Причем, это было связано не с нашими местными структурами, а с общей ситуацией в стране, отклик кавказских событий. По крайней мере, в тот момент это было так. Это был 1996 год, тогда было обострение. Потом эта тема сошла на нет. Основную часть времени, что я провел в кресле руководителя города, я не пользовался охраной, мог появиться практически в любом месте города. Был со мной один человек, который мог вмешаться в случае сумасшедших, неадекватных людей. Я видел, какие охраны у мэров в других городах бывают, меня это всегда удивляло. Так вести дело, чтобы без охраны не выйти?

– В какой момент можно было сказать, что произошел перелом и «лихие 90-е» закончились в Екатеринбурге?

– Криминал живет своей параллельной жизнью. Его степень участия в общегородских проблемах – мизер. У города было гораздо больше реальных проблем, связанных не с криминалом, а с другими вещами. Это и дурацкие законы, которые принимали, это и непонимание многих вопросов со стороны областной власти, это и несправедливая система распределения бюджета, межбюджетные отношения. Я бы не стал педалировать тему этого криминального беспредела. Криминальный беспредел был, наверное, в самые первые годы, когда шло активное перераспределение собственности. Но муниципальную собственность мы смогли защитить, не выбросили все «на драку» между потенциальными будущими владельцами, а решили все цивилизованно – сначала оценили, а потом выставляли на конкурс. Кстати сказать, этим мы зарабатывали приличные деньги в бюджет и в самые сложные моменты, связанные с межбюджетными отношениями, это был наш, внутренний источник доходов, который нас всегда выручал. Это было в первые годы, 1993 – 1994, может быть, 1995 год, когда все еще не устоялось. А потом уже были лишь эпизоды, всплески, попытки рейдерских захватов. Но на фоне того, что происходило в других городах, у нас это были действительно эпизоды, в первую очередь, потому что в каждом случае попытки рейдерского захвата администрация города абсолютно четко обозначала свою позицию: мы никогда не поддерживали незаконные захваты. Мы весь ресурс, какой был, направляли на то, чтобы никаких силовых переделов не было. Есть у вас какие-то аргументы, несите их в суд, там разбирайтесь и суд пускай решает. Реалии жизненные и молва здесь не совсем соответствовали друг другу. Молва приписывает Екатеринбургу гораздо большее влияние криминальных структур. Не было тут серьезного влияния криминальных структур на деятельность власти.

«С коррупцией в мэрии разбирались сами»

– Как бы то ни было, есть расхожее мнение, что в мэрии Екатеринбурга сидели якобы мафиози и история с Контеевым, только туда подлила масло в огонь. Тут два вопроса: как часто вскрывались разного рода коррупционные преступления в городской администрации и про Контеева можете сейчас, с высоты уже прожитых лет прокомментировать?

– Все, что связано с Контеевым, во-первых, произошло уже после того, как я ушел. Ни в какие заказные убийства я не верю, считаю, что это чистейшей воды оговор. Если к Контееву и можно было предъявить кое-какие претензии с точки зрения экономической деятельности, то ни в каких уголовных делах, он не был завязан. Хоть «кол на голове тешите», я в этом уверен. Я это говорил на суде и сейчас говорю: за эти вещи Контеев осужден неправомерно. Что касается коррупции, у нас был налажен свой достаточно серьезный внутренний контроль. Было несколько дел, которые мы сами вскрывали и принимали по ним решения. Вся администрация знала, что бюджет для меня был святым делом. Никому я не разрешал запускать руку в бюджет. Когда узнавал, что кто-то в каких-то подразделениях пытается химичить с бюджетом, эти вопросы очень быстро решались. Были случаи, когда мы сами находили и отдавали человека в органы. Был у нас такой проект: «муниципальный жилищный займ». Это был первый в стране проект, и в имиджевом плане очень важный. Люди могли свое жилье покупать по квадратному метру. Тогда не было долевки, ипотеки. На целую квартиру люди не могли набрать денег, и мы реализовали такой проект. Во многих городах не получилось, а у нас получилось. И мы узнали, что руководитель этого проекта приворовывает. Мы его вывели на чистую воду и его посадили. Еще был начальник одного из управлений, не буду говорить, какого. Мне доложили, что он очень вольно обращается с бюджетом. Я его убрал немедленно несмотря на его депутатский статус. Поэтому, там, где мы выявляли, сами принимали меры – где-то отдавали следствию, где-то решали другими путями. А все те дела, о которых Вы говорите – дел-то практически не было, был один звон. Были разрекламированные акции, были шумные приходы правоохранителей, «маски-шоу». А потом все тихо-тихо сходило на нет. Какие-то даже до суда не доходили, а было одно, самое громкое дело, где обвинялись два моих заместителя, которое развалилось в суде. Это беспрецедентный случай, когда суд принимает решение о полной невиновности семи человек, но это стоило жизни одному, он умер под следствием. Вмешательство силовиков, к сожалению, превращалось в элемент политической борьбы, где-то силовики зарабатывали звезды на погоны, а реальных дел практически не было. Говорить не о чем. 

Продолжение беседы с Аркадием Чернецким читайте на «УралПолит.Ru» в среду 17 октября