Накануне своего юбилея Эдуард Россель в эксклюзивном интервью рассказал о ключевых моментах своей жизни, истории становления уральской политики и эпохи.
Экспертный канал «УралПолит.Ru» начинает большой спецпроект «Легенды уральской политики», в рамках которого вас ждут встречи с целой когортой наших замечательных земляков, имена которых останутся в истории Урала и России. Наш первый собеседник – настоящий патриарх и легенда не только уральской, но и российской политики. Первый всенародно избранный губернатор, первый спикер Свердловской областной думы, соратник первого президента России Бориса Ельцина, сенатор первого созыва Совета Федерации РФ – Эдуард Россель, прошедший путь от беспризорника до одного из наиболее влиятельных региональных политиков в России.
«УралПолит.Ru» поздравляет Эдуарда Эргартовича Росселя с юбилеем и желает крепкого здоровья, неиссякаемого оптимизма и исполнения желаний – все это так характерно для юбиляра!
Часть 1: Беспризорник, музыкант, летчик, спортсмен, строитель, губернатор
«Сколько я дрался, можно книгу написать»
Эдуард Эргартович, до того, как вы возглавили область и стали политическим тяжеловесом, вы прожили большую жизнь. Расскажите немного о детстве, о том, как выбирали профессию, о самых сильных впечатлениях той поры?
Начало моего жизненного пути складывалось очень сложно. Я был беспризорником, в первый класс пошел в 10 лет, когда маму выпустили из «зоны». Она была немка, а немцев Поволжья в сороковые поголовно поразили во всех правах, и до 1947 года они были трудармейцами. Поэтому с 1944 по 1947 годы я беспризорничал. В 1947 году Сталин принял решение раскрыть зоны, выпустить людей на свободу, но без права перемещения, без паспортов. Нам давали Ausweis – такие документы, с которыми мы должны были отмечаться каждый день в 17 часов, что мы не убежали. В 1947 году немцам разрешили искать своих родственников. Мама подала запрос в НКВД, объявила меня во всесоюзный розыск, и меня нашли в Кировской области, городе Верхнекамске. Меня там ловили, три раза я в лагере беспризорников был и все три раза убегал. Стою на базаре. Смотрю, милиционер идет. Я собираюсь уже дать деру, и он мне говорит: «Эдик (они меня по имени уже знали), не убегай, нас известили, что завтра твоя мама приедет сюда». Я сказал ему, чтобы она пришла завтра на базар, я узнаю ее и подойду. Так все и произошло.
Что дали вашему характеру эти годы, когда вы беспризорничали и сбегали из лагеря?
Я дрался за то, чтобы быть лидером. Я столько дрался в жизни, – про это можно целую книгу написать. Если бы я не бился за себя, я бы чистил ботинки другим беспризорникам. Нас, беспризорников, собралось 20 человек, и они меня выбрали старшим. Я их распределял каждый день: кто на базар, кто на кладбище, кто на вокзал, кто к ресторану, кто в магазин хлебный. Я не сдавался никогда и в школе, когда только война закончилась, и все называли меня фрицем, фашистом, стихи матерные про меня составляли. Заканчивался урок, и я обидчика брал за шкирку – драка была прямо в бараке. Если кто-то на уроке только бросал в мою сторону «фашист», я ему показывал кулак, и все знали – после уроков в «красном уголке» будет драка. Вся школа собиралась. На меня наваливались по два-три человека, иногда здорово избивали, но я потом по отдельности каждого доставал. В конце концов ко мне уже никто не лез. Знали, что пусть они меня вдесятером изобьют, я потом каждого достану. Я себе потом так и жену отбил – понабивал морды «кандидатам».
Что случилось дальше, после встречи с мамой?
В 1947 году она меня привезла в республику Коми, город Гэрдъель, где ее «зона» была, в переводе с языка коми «Красный ручей». И я там пошел в первый класс. Я увлекся музыкой, играл в оркестре на гитаре и балалайке. Потом меня научил Вася Шмидт, очень хороший мужик, который отсидел 17 лет за убийство, играть на русской гармошке. Я играл профессионально, на всех праздниках, танцах в деревне. Когда мама увидела, что у меня такая тяга к музыке, она купила мне баян, и я сам научился на баяне играть. Когда я уже в восьмой класс поступал, мама переехала в Ухту, чтобы я мог учиться в старших классах. Там я пошел в музыкальную школу. Меня принимал очень пожилой заслуженный специалист, профессор. Я тогда в первый раз увидел пианино и хотел на нем играть научиться. До этого я успел немного поиграть на фисгармонии во дворце культуры в Ухте. Клавиатура там такая же, но ногами нужно еще воздух дуть. Я понял ноты, сыграл ему пару вещей. Он удивился, спросил меня, играл ли я раньше, я ответил, что играл немного на фисгармонии. Он подошел ко мне, взял мои руки и долго-долго смотрел. «Эдик, – говорит, – поздно». Мне было уже 18 лет, я много физически работал, руки закостенели, и уже ничего не получилось бы. Он мне сказал, что я могу поучиться «для себя» по классу баяна. Но этот вариант отпал.
«Нахально подумал: сюда будет приятно приходить учиться»
Когда пришла пора профессию выбирать, кем мечтали стать?
Я увлекся авиацией. Записался в ДОСААФ, учился хорошо, занимался регулярно и научился летать на самолетах По-2, У-2, а лучший самолет, на котором я учился, – это был двухмоторный «Дуглас». Преподаватель рядом сидел, но я летал самостоятельно. И я решил посвятить свою жизнь профессии летчика-испытателя. Когда я закончил 10 классов, мне было 20 лет, мне даже аттестат зрелости на руки не дали, отправили его сразу в военкомат. Я пришел в военкомат и сказал, что хочу быть летчиком-испытателем. Мне выдали направление на медкомиссию – это первое испытание. Я прошел первую, очень серьезную медкомиссию. Следующая комиссия итоговая была в Сыктывкаре. Там было около 20 врачей. Парней много, все голые, врачи все – девчонки молодые, картина та еще была. На осмотр пришло 260 человек, в результате, прошло 16, среди них был и я. Наши документы отправили в Даугавпилс, там была высшая школа летчиков-испытателей. Всех нас, 16 человек, отправили туда, а комиссия отбирала не просто летчиков-испытателей, а летчиков-космонавтов. На дворе был 1957 год. Я прошел все, отправился домой готовиться к экзаменам. Спустя какое-то время я уже собираю чемодан, меня вызывают в военкомат, и мне полковник, я его всю жизнь вспоминаю, говорит: «Эдик, к сожалению, мандатная комиссия высшего военного училища летчиков-испытателей не пропустила вас, потому что вы немец. Я сожалею, это глупость, но я тут бессилен». Он понимал, что это дикость какая-то, и спросил, что он может для меня сделать. Он сказал, что у него осталось одно направление в Киевское высшее военное училище врачей на хирургическое отделение. Я сразу отказался, хотя мать просто мечтала, чтобы я стал хирургом. А он, будто знал об этом, предложил с матерью посоветоваться. Я пришел домой, сказал, что заминка с документами, а полковника попросил: «Если возможно, отдайте мне документы». «Я не могу вам отдать, вас в армию надо отправлять», – говорит. «Сделайте исключение, я сегодня же исчезну из города». И он сказал мне, что никогда так не поступал, но с учетом того, что меня незаслуженно наказали, он отдал мне документы с условием, что завтра я исчезну.
И слово вы сдержали?
Я пришел домой, стал советоваться с братьями – три брата было у меня еще. Я не знал, что делать, какую специальность выбрать. Женя, третий брат, веселый был парень, предложил: «Давай справочник подбросим – какая страница откроется, туда и поедешь». Можно смеяться, но это судьба, как еще это можно назвать: подбросили, и открылась страница с буквой С. Симферополь, Семипалатинск, Саратов, Свердловск. Я посмотрел – в Свердловске все вузы есть. Все это мы решили за 15 минут. Аэродром находился в семи километрах от Ухты, у меня был мотоцикл Иж-49, поехали туда, купили билет, и уже в два часа ночи я был в Свердловске на пересечении улиц Луначарского и Ленина. Стал искать, где переночевать, мне сказали, что со двора вход в гостиницу. Я пошел, несу чемодан фанерный, в нем картошка, рыбий жир, немного денег. Поднялся по лестнице, мне женщина говорит, что там 19 парней уже живут и одна койка осталась. Переночевал, а на следующий день стал объезжать все вузы подряд. Хожу, смотрю – и всё мне здания этих вузов не нравились. Но когда я пришел к горному институту на Куйбышева, мне так в душу запало его старое кирпичное здание, образчик старого русского каменного зодчества. Там скамейка под тополем. Я сел на скамейку и подумал: вот сюда будет приятно ходить. Там конкурс был 20 человек на место, надо сначала экзамены стать, а я нахально воображаю, как буду пять лет тут учиться. Отнес документы на электромеханический факультет, меня всегда механика интересовала. На следующий день пошел узнавать, когда экзамены, и встречаю группу ребят, с которыми учился в 10 классе, – они поступать приехали на шахтостроительный факультет. Давай к нам, говорят, будем все вместе учиться. Тоже самонадеянные ребята. Но я их послушался, документы отнес на этот факультет, и самое интересное, что сдал только я, остальные провалились. Так определилась специальность.
Интересно было учиться, не пожалели, что «сменили» специальность?
Учился я на первом курсе на «троечки», потому что активно спортом занимался. Я был в сборной института по лыжам. Я вообще сильно занимался спортом. По лыжам у меня на все дистанции был первый разряд, а на дистанцию 100 км я мастер спорта. Я имею первый разряд по пятиборью, первый разряд по десятиборью, первый разряд по волейболу, второй по баскетболу, кандидат в мастера спорта по русским шашкам, второй разряд по шахматам. Чем только я не занимался. А с третьего курса я уже учился только на «хорошо» и «отлично» и решением ректора стал старостой группы ГС 57-2. Уже на третьем курсе занимался кандидатской диссертацией, еще не защитив диплома, была интересная тема. Тогда был закон, что в аспирантуру можно поступить, только отработав три года, но профессор Федоров Сергей Алексеевич, заведующий кафедрой, в нарушение закона предложил поступить в аспирантуру сразу. Но закончилось это так: я тогда уже был женат, дочь родилась в Нижнем Тагиле, я получал 90 рублей, – написал заявление и ушел работать.
«Я решил стать профессиональным человеком»
Пошли на производство?
Да. Я приехал в Тагил, поступил мастером в Высокогорское строительное управление и сразу принял решение стать настоящим специалистом, профессиональным человеком. Я работал руководителем арматурной бригады, в ней было человек 30, я в короткое время сократил 10, остались 20, а работы делали больше, и зарплата стала больше у всех. Я строил дрожжевой завод, который был законсервирован лет 10, и меня туда поставили мастером. Приезжает Дмитрий Емельянович Кузьменко, управляющий ордена Ленина трестом «Тагилстрой», интереснейший человек, интеллигентный, герой Соцтруда, я у него научился многому. Я его не знал тогда. Приезжает на голубой «Волге», глаженный, аккуратненький, подает мне руку. «Здравствуйте Эдуард Эргартович, вы мне можете показать объект?». «Да, могу». Я ответил на все его вопросы, даже на те, ответы на которые как мастер я не должен был знать, – график поставки оборудования, кабельной продукции, вопросы по технической документации. Я все это глубоко знал, я читал задание на проектирование, интересовался, почему вдруг этот объект решили построить. Он сказал «спасибо», сел в машину, уехал, и примерно минут через 35 начальник Высокогорского строительно-монтажного управления звонит и спрашивает, что я Кузьменко наговорил. «Ничего, – отвечаю, – он мне задавал вопросы, я ответил». «Он мне только что звонил и отругал меня – вы что такого парня держите в мастерах, у вас кадров, что ли, полно? У вас с высшим образованием он один. И толковый парень. Немедленно пишите приказ, чтобы он был прорабом!». Все, я пришел, мне вручили приказ, и Дмитрий Емельянович потом за мной следил. Я был прорабом, потом поставили начальником участка. Шла комсомольская стройка на НТМК – я весь год занимал первые места как лучший начальник участка. Всегда я план выполнял, комсомольское знамя за трудовые успехи забирал, и мне дали талончик на «Волгу». Тогда «Волгу» достать – это мама дорогая, – а я заработал.
Так же стремительно карьера развивалась и дальше?
Однажды меня вызывает Кузьменко и предлагает стать начальником управления. Я ему сказал, что хочу быть профессионалом, а перескакивать через должность не хочу. Я попросил должность главного инженера, и если потом я справлюсь, то пойду начальником управления. «Жаль, – говорит, – вы можете идти не только начальником управления, но и выше». Я полгода проработал главным инженером, и получилось так, что мой начальник управления сначала болел долго, потом защищал кандидатскую диссертацию, а потом ушел на повышение. И я стал начальником управления. На этой должности я проработал четыре года, вывел это управление в передовые, все хвосты ликвидировал – недострои, которые простаивали по 8-10 лет. И меня назначили начальником производственного отдела треста «Тагилстрой». Это очень серьезная должность, ответственность за все производство, а надо понимать: все, что строили в Нижнем Тагиле, строили именно мы – жилье, садики, школы, НТМК, другие предприятия. Тут я проработал без вопросов еще четыре года, меня поставили главным инженером треста. Потом управляющим. В 1975 году по решению Минтяжстроя СССР был организован комбинат «Тагилтяжстрой», в который входило семь трестов. Этому комбинату отдали весь север – от Невьянска до Качканара везде он занимался строительством. Меня поставили заместителем начальника комбината, я отвечал за металлургию. Потом меня поставили начальником комбината, я организовал несколько комсомольских строек, проработал почти восемь лет. Несколько объектов построил по решению Политбюро ЦК КПСС, и все построил вовремя.
«Ельцин молчал минуты три – это просто жуть»
Партия внимание обращала на талантливого руководителя? Какие перспективы виделись дальше?
В 1977 году, когда Борис Ельцин стал первым секретарем обкома партии, я построил досрочно стан по прокатке широкополочных балок. Это была великая стройка, там было 46 тыс. рабочих, я целый год спал по четыре часа, включая субботы и воскресенья. 365 рабочих дней без всяких выходных. По заданию мы должны были пустить его 25 декабря 1977 года, но Ельцин за 18 дней до этого дал задание закончить работу к 18 декабря. Потом я понял, что он хотел сделать подарок на день рождения Леонида Ильича Брежнева. И он его сделал, мы объект пустили в этот срок. Был публичный митинг, народу пришло тысяч сто, и он при всех снял с руки часы, которые ему подарил Брежнев, и вручил их мне. Эти золотые часы я буквально вчера отдал в музей, который решили сделать к моему 80-летию. Потом он хотел меня сделать мэром города, а я ему отказал.
Ваше знакомство тогда состоялось, или раньше вы общались?
Мы познакомились 18 октября 1974 года, когда я закончил блюминг-1500 – крупнейший блюминг на НТМК, самый крупный в Европе. Была такая Анна Никандровна Ощепкова, от санэпидемстанции, которая ни в какую не подписывала акт Госкомиссии. Яков Петрович Рябов, первый секретарь обкома партии, ехал на митинг, который был назначен на два часа дня. А без акта Госкомиссии было нельзя проводить этот митинг. Ельцин приехал заранее, отвел Анну Никандровну в угол, я рядом стоял. Он достает ручку и говорит: «Анна Никандровна, подпишите моей ручкой этот акт, и вы когда-нибудь в жизни будете этим гордиться». Она взяла и подписала. И 18 октября, я это обещал Косыгину Алексею Николаевичу, я блюминг пустил. Там тоже около 40 тыс. человек работало. Ужасная была стройка, я там похудел на восемь килограммов. Тогда я с Ельциным познакомился и работал с ним до самой смерти, рядом с ним все время. И удивительная вещь, я был единственным, кто ему возражал. Он всех сразу увольнял, кто ему перечил.
Вернемся к истории с назначением мэром – что тогда случилось, почему вы отказали Ельцину?
Он приехал в город, весь день ездил по совещаниям и в пять часов вечера вызвал меня, чтобы сделать предложение. К этому времени он уже переговорил со всеми, все согласовал, и тут я ему отказываю. Практически, я шел на осознанную политическую и административную смерть. Отказ Ельцину – это означает, что завтра в два часа заседает бюро горкома, тебя исключают из партии, и министерство тут же подпишет указ о снятии тебя с директоров. И ты свободен. Вот о чем речь идет. Он молчал минуты три – это просто жуть, ужас, который запоминается на всю жизнь. Сейчас решается твоя судьба – или ты остаешься в строю, или ты просто никто. Ты нигде больше не устроишься. Куда бы ни поехал, обком партии позвонит Ельцину, спросит, тут Россель приехал, что за человек, и он скажет, мол, гоните его, он не выполняет поручения партии. Мотивировка была бы такая: мы ему поручаем, а он не идет. И пока длится молчание, я, чтобы разрядить ситуацию, говорю: «Борис Николаевич, поймите меня правильно, я всю жизнь хотел быть специалистом, профессионалом. Если я за что-то берусь, я знаю этот вопрос. А идти мэром города – это четыре, ну восемь лет. Мне будет 48. Сейчас я начальник комбината, а после мэра все идут заместителем директора по кадрам на НТМК или на УВЗ. Вы хотите, чтобы я так закончил жизнь, что ли?». Я ему говорю, что если бы он предложил мне работу по профессии, я бы не отказался. Закончилось это дело печально. Он сломал карандаши, бросил их в дальнюю стенку и сказал: «Идите, я это вам никогда в жизни не прощу». Вот такая ситуация была. Сложилось благополучно, он меня не тронул, однако и не повышал до поры до времени. Но он же и повысил в конце концов.
«Я познал, что такое двуличие»
Почему он передумал, снял опалу?
Прошло несколько лет. Я попал в аварию в Верх-Нейвинске, мне перебило позвоночник. Полгода я лежал без ног, врачи говорили, что я уже никогда не поднимусь. Три месяца там лежал, потом меня привезли в нейрохирургический центр в Свердловске, и три месяца я еще тут лежал, пока меня подняли на ноги. И здесь уже начальник главка Сергей Борисович Воздвиженский приезжает ко мне в больницу и говорит, что только что прошло аппаратное совещание, и Ельцин сказал, что «хватит держать Росселя в Тагиле». Он предложил назначить меня замначальника главка «Главсредуралстрой», а это был крупнейший строительный главк Советского союза, в нем только рабочих было 150 тыс. человек, 50 трестов. Мне отдали всю металлургию Свердловской области, жилье, соцкультбыт и техническую политику главка. Потом строительство жилья, правда, у меня забрали. Металлургия – это 25 % промышленности Свердловской области, вот за это я отвечал. Потом целая история была с выборами руководителя, я скоро книгу об этом издам, там все детально описано. Я стал начальником главка, но уже избранным, хотя обком партии был против.
Заседал совет главка. Было 17 членов совета, и секретарь обкома партии Талалаев (он по заданию первого секретаря Бобыкина сидел в комиссии по выборам) мне сказал: «Мы тебя никогда не выберем». Я ответил ему: «Посмотрим, я выступлю, будет еще три кандидата, голосование». Прошло голосование, все 17 голосов за меня. Я тогда познал, что такое двуличие. Талалаев встает первый и говорит: «Обком партии поддерживает, Эдуард Эргартович. Вы выбрали сильного руководителя, товарищи».
Что для вас было первым серьезным политическим опытом?
Когда занимаешься строительством, политика начинается с первого дня. Все ордена, которые получал обком партии, облисполком, они «делались» на строителях. Ты мастер, тебе надо построить дом. А тебе говорят: ты должен построить не один дом, а два. А второго дома нет в плане, и нет ресурсов на него. А соцобязательства утверждены горисполкомом и бюро горкома партии. А дальше есть еще райком партии, у которого свои соцобязательства, и они за эти соцобязательства с тебя шкуру снимают. За план с тебя министерство спросит, главк, трест, управляющий. А за соцобязательства – партия. И когда соцобязательства выполнялись, эти деятели росли по партийной линии, так это было построено. Проработал я начальником главка немного больше года. Потом приходит ко мне Лукач Александр Ильич, и говорит: коллегия собралась, приглашают меня. Я удивляюсь: это что за новости? Коллегию созывает председатель коллегии, они сами не имеют права назначать заседание. Лукач отвечает, что это исключительный случай, они сделали это по просьбе совета директоров Свердловской области. Я пошел пообщаться с ними. Они обратились ко мне с просьбой дать согласие быть председателем облисполкома в это тяжелое время. Они как директора понимали, и я уже понимал, куда мы идем в 1990 году. Я понимал, что мы идем к разрухе, к развалу, к голоду и еще непонятно к чему. Они беспокоились и обещали мне, что всячески будут поддерживать, если я соглашусь возглавить облисполком.
«Нам нужна была не республика, а полномочия»
Согласились сразу?
Россель: Я первый раз в жизни думал три дня, потому что это было очень серьезное дело. Свердловская область – это жемчужина в короне Российской империи. Без Свердловской области немыслима Россия. Без оборонного комплекса, который здесь есть, без интеллектуального потенциала, который здесь есть, Россия не та. Когда я возглавил область, мы смогли сохранить полностью машиностроительную отрасль. Сейчас они работают в три смены и без выходных. Рубаха мокрая, потому что идет перевооружение. Программа до 2020 года и уже согласовывается до 2030 – им пахать и пахать. Я дал тогда согласие, но помощи никакой они оказывать не могли, шел полный развал. Председателя облисполкома выбирал облсовет по советской схеме. Меня выдвинули. Я избирался четыре раза, каждый раз я набирал больше всех голосов и на четвертый раз за меня высказались 98 %. 2 апреля 1990 года я стал председателем облисполкома. Потом уже был глава администрации, потом губернатор. Я прошел все стадии реформирования системы управления субъектов РФ.
Многие вспоминают о первом этапе вашего руководства областью в связи с концепцией Уральской республики. Как появилась сама идея, жалеете ли вы, что Ельцин тогда не поддержал и с должности снял в итоге?
Вы задаете такие вопросы, на которые и часа не хватит, чтобы ответить. В той Конституции, по которой мы жили, была статья, которая позволяла краям и областям РФ повышать свой статус до уровня республики через референдум. Республики имели другие полномочия. Башкирия, Якутия, Татарстан – они все меньше нас по объему и по количеству людей. В Татарстане сегодня 3 млн человек, в Башкирии еще меньше, а у нас 5 млн. А прав у нас меньше было, чем у них. Меня это задевало, мне было тяжело управлять, я чувствовал, что мне не хватает полномочий. А загубить Свердловскую область было легко. И мы собрались, обсудили и приняли решение идти к изменению статуса. Нам не республика была нужна. Нам нужны были полномочия республики. Мы делали свое дело без заносчивости. В республике предполагается президент, а я сказал, что это глупость, это даже бескультурье. Президент у нас один, остальные должны быть все губернаторы. У нас не должно быть республик, должны быть губернии, как у Петра Первого, который в 1701 году подписал свой указ. Учредил девять губерний – Казанская губерния была, Уфимская губерния, не было ни Татарстана, ни Башкортостана. Это язва, которая зудит и сейчас, и американцы на это работают. Вбивают клин в Российской федерации и этим хотят развалить страну, как в первый раз. Бжезинский же написал книгу про две стадии развала Советского Союза. Первую стадию он угадал точно, он и вторую описал. Мы бились тогда за полномочия. В Конституции нашей республики признавалось главенство российских законов. Единственное, Антон Баков сделал уральские франки, я даже не знал о них, это за моей спиной было сделано. Он пришел, притащил мне эти франки. Я ему говорю: «Ты нормальный человек, нет? Что ты делаешь?» Я тогда приостановил это дело сразу. Организовали все, как полагается, больше 80 % людей проголосовало. В Конституции мы написали, что высшее должностное лицо губернатор, а не президент. Не было никакой армии, никаких денег, о чем плели журналисты, мол, Россель хочет отделиться. Гадости писали просто. Я был у Ельцина, все согласовал, и я удивляюсь его поступку. Он был крепкий мужик, без всяких шуток. В конце жизни он извинился передо мной, сказал, что его напугали. Он сказал: давай пожмем друг другу руки, будем мужиками, простим друг другу. Сказал, что его напугали, что потом будет Дальневосточная республика, такая, сякая. А я хотел получить полномочия и работать над тем, чтобы республики вообще ликвидировали. Я был бы первым инициатором ликвидировать республику при равенстве полномочий субъектов. Такая задумка была, но не дали ее реализовать. Я сейчас первый раз об этом вслух говорю. А потом было 10 ноября, мне отключили все телефоны, я уже никому не мог позвонить.
«Эдуард Эргартович, вы продавили выборы губернаторов в России»
Для любого политика отставка – это тяжелейший удар, но вы пошли работать в публичную политику, в представительные органы власти, а потом вновь возглавили область – что мотивировало вас, почему вы не смирились с поражением?
Все, за что я в жизни брался, я доводил до конца, абсолютно все. У меня в жизни ничего не было, что бы я начал делать и оставил. Вот причина. Ельцин нарушил закон. Это был указ политический, юридически можно было подать в суд. И мы, кстати говоря, подали и выиграли, но я дальше не пошел. Президент есть президент. Мы сразу организовали первые выборы и с «Преображением Урала» их выиграли. Я стремился стать председателем областной думы, я этого не скрывал и сознательно работал над этим. Я встречался с каждым депутатом, в том числе, с Аркадием Михайловичем Чернецким, ради которого я, чтобы его поставить мэром, три часа стоял на трибуне, а он мне отказал в поддержке. Он мне сказал, что вы, мол, президент уральской экономической ассоциации и занимайтесь своим делом. Я стал председателем думы. А дальше вышел указ о всенародном избрании губернатора, его Ельцин подписал, при наличии всей законодательной базы в области. Мы приняли все законы – устав, избирательный кодекс и многие другие. При этом Алексей Страхов, тогдашний глава областной администрации, делал все, чтобы это провалить. Его заместитель Воронин Николай Андреевич по каждому вопросу брал слово, возражал против законопроектов, но мы продавили принятие всех законов. Дальше мы подготовили проект указа и отправили Ельцину. Неделя проходит, вторая, третья, пятая – ничего не выходит. Я со всеми переговорил, – мне сообщили, что дело тормозит Сергей Александрович Филатов, руководитель администрации президента. Я звоню ему, он говорит, что забот много, тут вот Клинтон должен прилететь. Я ему отвечаю, что каждый день кто-нибудь прилетает. Потом это все нам надоело, и я пожаловался в Конституционный суд на затягивание администрацией президента процедуры выпуска указа. Там тоже тянули, все сроки прошли. И я поехал встретиться с председателем Конституционного суда Тумановым. Говорю ему: вы понимаете, что нарушаете закон? Я обращусь в Европейский суд. Европейский суд сделает определение Конституционному суду. У нас и так грязи полно, а сейчас окажется, что еще и Конституционный суд у нас не власть окончательная». Туманов усаживает меня на диван и набирает по телефону Ельцина. Тот поднимает трубку, и Туманов ему говорит, что вот такое дело, мы несколько раз пропустили сроки, и Россель грозится пойти в Европейский суд, который он выиграет сразу. «Нам это зачем?», – спрашивает. В ответ: «Ладно, я подпишу». Он только положил трубку, как открывается дверь и секретарь говорит, что меня к телефону. Беру трубку, там Филатов: «Ну что, Эдуард Эргартович, вы продавили выборы губернаторов в России, но вы будете всю жизнь сожалеть. Пишите указ». «Чего вы играете, Сергей Александрович, завизированный указ у вас на столе лежит. Мы его подготовили три месяца назад, его нужно Ельцину отнести и подписать». Он заерзал, потому что я его к стенке припер, и к вечеру был подписан указ. И я пошел на выборы.
Это были первые губернаторские выборы в стране?
Да, я первый избранный губернатор в России в соответствии со всеми законами. А выборы были – не чета сегодняшним. Это была очень серьезная история.
Есть мнение, что в 1995 году была самая грязная избирательная кампания в области. Были ли у вас выборы, когда вы не были уверены в победе?
Нет. У меня такого не бывает. Если я за что-то берусь, я знаю, что мне нужно делать, и по ходу дела уточняю, что я должен делать для того, чтобы выиграть. Я принял решение для себя встретиться с максимально возможным количеством людей. Не с начальством, а именно с людьми. Я выступал в течение дня по четыре-пять раз, иногда и по шесть, и стоял на трибуне от двух до четырех часов, пока на все вопросы не отвечу. И я побеждал в таких ситуациях при встрече с людьми, из которых можно и живьем не выйти. В Новой Ляле я выступал. Там на встречу ко мне пришел весь поселок, больше 2 тыс. человек, и стар и мал. В ДК там человек 500 входит, поставили динамики на улицу, в раздевалки, а люди стояли. Это был первый раз в моей жизни, когда я физически ощущал ненависть к себе. Это, вообще говоря, незабываемое чувство, какое-то странное. Было впечатление, что в зале идет шелест, как алюминиевой фольгой. Меня представляют как кандидата в губернаторы, я поднимаюсь на трибуну и один человек сразу тянет руку: «Эдуард Эргартович, мы вас никогда не выберем губернатором».
Вы часто слышали это слово: «никогда»?
Да, но чтоб так сказали, это в первый раз и единственный. Он прямо говорил: «Вы виноваты». В том, что Советский Союз развалился, предприятия гибнут, люди без работы, зарплаты не получают, пенсии мизерные. Все болезни государства, все, что происходило, все это перенеслось на меня, как на кандидата. Я обращаюсь к нему: если люди скажут, что не хотят меня слушать, то я уйду с трибуны и поеду на следующую встречу в Серов. А люди могут голосовать, за кого считают нужным, и жить с ним следующие четыре года. Зал как зашумел, нет, говорят, выступайте. Я там вместо двух часов четыре выступал. Я задержал встречу в Серове, объяснил потом, что вот такая ситуация, когда нельзя уйти раньше. Если ты занимаешься политикой и выступаешь публично, ты должен ответить на все вопросы до последнего. Ты можешь ответить на 100 вопросов, а 101-му откажешь, скажешь, что хватит, я пошел – и все, ты испортил всю встречу. Люди будут против тебя. И я стоял до тех пор, пока на слова: «Есть еще вопросы?», – я не услышал: «Нет». «Вам все ясно?». «Да». «Я могу идти?». «Да». Тут опять поднимает руку тот же человек, что в самом начале, – это оказался бывший первый секретарь райкома партии. «Эдуард Эргартович, я вас послушал. Я ошибся, вы, оказывается, большой умница. Мы все будем за вас голосовать», – это его слова. И вся Новая Ляля голосовала за меня, я там набрал 98 %. Вот какой разворот происходит, если ты профессионально знаешь свое дело. А если поверхностно, то тебя забьют.
Что касается грязных кампаний, то самой грязной, конечно, была первая кампания. Вторая тоже грязная была, в 1999 году, но первая была самой грязной, потому что Страхов не останавливался ни перед чем. За мной постоянно следовала машина, мне потом ФСБ дала группу людей, видимо, была какая-то информация. На все встречи приезжали мальчики, которые задавали одни и те же вопросы, читали по бумажке. Они даже вопросы запомнить не могли, но получали за это деньги. Мне в какой-то момент надоело, я говорю одному такому: да не читай, скажи так, я тебя уже в пятый раз вижу. Голоса покупали. Помню, в Краснотурьинске на встрече встает старенькая бабушка, седенькая вся, говорит: «Эдуард Эргартович, я не знаю, как поступить. Нам дают по 500 рублей с условием, что будем голосовать против вас. Как мне поступить?». Я говорю ей: «Очень просто поступи – деньги бери, а голосуй за меня». Зал просто ржал, это пошло по всей области (смеется). Потом все, кто деньги брал, голосовали за меня. Самая грязная была кампания, просто жуть. Доходило даже до национальности, прикладывали меня, что я немец.
«Каждый день убивали по 12 человек, в выходные – по 25»
А были ли ситуации, когда вы опасались за свою безопасность, может быть, была информация о готовящихся покушениях?
Такие случаи были, я знал, кто желает мне зла, но говорить сейчас не хочу, потому что эти люди живы. Один раз меня пытались взорвать на Тюменском тракте, они просто опоздали нажать на кнопку. Заднее колесо уже прошло над взрывным устройством, когда случился взрыв. Я ехал в восемь утра, там транспорт в три ряда утром идет, грузовики, автобусы. У меня очень опытный водитель, работает со мной 36 лет, ни одной аварии за всю жизнь не сделал. Машина от взрыва встала на два колеса, а он сумел ее положить обратно. Потом очень долго искали исполнителей, и когда нашли, они были все убиты. Все участники этого заговора, исполнители, все были убиты, концов найти уже было нельзя.
90-е были, безусловно, эпохой разгула криминала. Насколько сильной проблемой это было для области и для вас лично?
Это был самый тяжелый период времени. Шел передел собственности. Захват собственности. Ежедневно убивали 12 человек, за субботу-воскресенье – 25. А мы набирали силу, понемногу, и администрация, и следствие, и прокуратура, и со временем мы криминальный разгул побороли. Переломным стал 1996 год.
Ваша встреча с Александром Хабаровым уже стала уральским фольклором...
Да, было. Его все вором называли. Он ко мне заходит, я ему говорю: все пишут, что ты вор, ну садись. Суда же не было, а все говорят, что он вор. А он просится ко мне на прием. Я, кстати, принимал очень многих людей, а депутатов обязательно. Напомню вам, Хабаров был депутатом городской думы.
А как выстраивались отношения с набиравшими силу финансово-промышленными группами, уральскими олигархами?
Все финансово-промышленные группы были созданы при мне, начиная с СУАЛ-Холдинга, УГМК, Реновы, Евраза. Я общался со всеми представителями бизнеса.
Они приходили ко мне по поводу бизнеса, рассказывали, чем занимаются. Я говорил, чтобы они делали все, что считают нужным для развития бизнеса и области в рамках закона. И депутат Госдумы Малик Гайсин был у меня несколько раз, депутат заксобрания Павел Федулев был неоднократно, многие другие были у меня.
Продолжение интервью читайте на «УралПолит.Ru» во вторник, 10 о
© Сергей Табаринцев-Романов
Вы можете поделиться новостью в соцсетях