Уральский Шерлок рассказал, как воевал с бандеровцами и учил генпрокура Чайку

В преддверии Дня Победы корреспондент «УралПолит.Ru» пообщался с легендой уральской криминалистики, ветераном Великой Отечественной войны Леонидом Драпкиным

Леонид Драпкин – легенда российской криминалистики: в среде силовиков и научных кругах он известен как почетный профессор УрГЮА и заслуженный деятель науки Российской Федерации, но о его военном прошлом много не говорилось. В преддверии Дня Победы учитель генерального прокурора РФ Юрия Чайки рассказал «УралПолит.Ru», как боролся с бандеровцами на Западной Украине и завоевал ученые степени, развив методы Шерлока Холмса.

С легендарным сыщиком мы беседуем в здании Свердловской облпрокуратуры. У Леонида Драпкина довольно плотный график. Несмотря на свой почтенный 90-летний возраст, он сохраняет поразительную ясность ума. Ветеран шутит и много смеется сам. Но, вспоминая о войне, не может сдержать слез. По его собственному признанию, в последнее время он стал сентиментальным.

– Родился я в Тюмени в 1924 году. То есть коренной уралец! С 30-го года живу в Свердловске. Переехал сюда с родителями. Учился в двух школах. Экзамены мы сдавали 30 мая, по ускоренной программе. А 3-го уже ушел в армию, добровольно. Сидеть здесь я не мог: все друзья, которые вместе со мной ушли в армию, думали, что именно наше поколение принесет победу, что именно 24-й год водрузит Знамя Победы над Рейхстагом. Но война затянулась. Были призваны 25-й, 26-й и даже 27-е годы. Тяжелая была война. Вы знаете, мы уходили в армию с площади Обороны в Октябрьском районе. Рядом там был военкомат Октябрьского района. Мы шли по улице Луначарского. Только тогда были маленькие домики, а сейчас большущие здания. Шли и пели песню, такую:

«Прощай, любимый город,

Уходим завтра в море».

Но мы ее переделали и пели так:

«Прощай, родная школа,

На фронт уходим скоро.

И в битве с врагом мы помним о том,

Что честь нашей школы несем».

Я до сих пор не могу спокойно вспоминать эти дни, эти минуты. Мы шли колонной по четыре человека, и рядом со мной шли мои лучшие друзья: Леня Липкин, Юра Елькин и Веня Самохин. Они погибли. Я один остался в живых. А погибли они на Украине, руководители которой сейчас неблагодарно вспоминают о Великой Отечественной войне. Но, думаю, все встанет на свои места. Потому что когда мы шли по Украине на запад, нас встречали, так встречали, что я не смогу это забыть никогда! Хлебом, солью, молоком, цветами. Запрограммировали эти фашисты наших друзей украинцев.

– Я знаю, что войну вы прошли в авиационном полку. Как попали в авиацию?

Между прочим, я воевал в знаменитом прославленном 20-ом гвардейском Севастопольском полку. Поэтому сейчас присоединение Крыма и Севастополя для меня особенно радостно. Я окончил Челябинскую школу авиационных механиков, в марте 1942 попал на фронтовую стажировку в штурмовую авиадивизию. Ил-2 – гроза для немцев. Когда я прибыл, механик, который обслуживал один из штурмовиков, погиб во время бомбежки. Меня сразу поставили на его место. Но за мной присматривали, потому что я только пришел из школы.

Наш аэродром в это время был далеко западнее Ельца, на Центральном фронте. Бомбили нас каждый день. Когда бомбят, к этому готовишься, прячешься в траншею. Поначалу было страшно, а потом привык. А вот когда снижаются немецкие истребители, которые сопровождают юнкерсы, и начинают с бреющего полета обстреливать, к этому трудно подготовиться. Они прямо стригут траву, стригут землю, убивают тех, кто попадет под этот ливень. На моих глазах погиб техник нашего звена. Его прямо прошило пулеметной очередью. Погибли другие ребята. Вспоминать это тяжело. Под одной из бомбежек и таким обстрелом с истребителей я вспомнил Господа Бога. Признаюсь в этом. И с этих пор я стал относиться к религии более благосклонно. Хотя все мы тогда были атеистами. Я помню, как упал в ямку, перевернулся на спину и смотрел на то, как они на нас пикируют. Я тогда говорил: «Боже, если ты есть, сохрани меня! Я ведь еще ни одной девушки не поцеловал!». Бог меня сохранил.

И вдруг нас отзывают с фронта переучиваться. Наступил 43-й год, мы пошли на запад и нужна была авиация стратегического назначения, дальнего действия. Чтобы бомбить немецкие столицы, города в тылу фашистской Германии. Поэтому отозвали нас, три месяца позанимались. Вернулся я обратно в гвардейский Севастопольский бомбардировочный полк. Там был летный и технический состав из техников и летчиков полярной авиации. Мы бомбили Севастополь, утопили несколько фашистских кораблей. Бомбили ставку Гитлера, когда он приезжал под Винницу с очередной инспекцией.

А потом я уже сам стал техником. До сих пор помню номер своего самолета – «132». Часто мне приходилось летать вместо стрелка. Я сам напрашивался на это. Потому что стрелков убивали чаще, к сожалению, чем летчиков. Немцы заходили сзади. А стрелки должны были защищать хвост самолета. Часто немцы выводили их из строя. Поэтому мне с десяток раз приходилось летать на боевые задания: штурмовка и чаще всего – разведка погоды.

Иногда мне приходилось использовать турельный пулемет, который был у меня на месте стрелка. Я с удовольствием это делал. А на бомбардировочной дальней авиации приходилось летать редко. И то только на аэродромы подскока.

Таким вот образом дошли мы до Одера. Там был аэродром подскока. Основной аэродром у нас был на границе с Польшей. От Одера мы летали на ближний Берлин –бомбили его день и ночь! Обычно ночью летали. Но тут истребительная авиация немцев была выбита, и нашим самолетам можно было летать днем. Но все равно условия были очень тяжелые, потому что рядом была 40-тысячная немецкая группировка.

Немцы умели воевать, нужно сказать, и в 45-м году – тоже. Даже после окончания войны нам приходилось сражаться. Когда мы перебазировались в Польшу, то столкнулись с так называемой Краевой Армией. Краковцы. Они были подконтрольны эмигрантскому правительству в Лондоне. Поэтому они нападали на наши аэродромы, на наши базы. А вот когда потом мы перебазировались на Западную Украину, то пришлось воевать с бандеровцами, которые сейчас себя выдают за борцов с фашизмом. Какие они борцы? Это фашистские подстилки! Они убили нашего лучшего разведчика Николая Кузнецова, они убили командующего первым украинским фронтом генерала армии Ватутина. В один из дней они утащили моего моториста украинца Безручко Петра и казнили его. Сволочи!

Сейчас, когда на Украине торжествует фашизм, мне это особенно больно. Я знаю прекрасный украинский народ, с которым вместе воевал, который нас встречал... Это очень тяжело. Думаю, этот фашистский туман рассеется, и мы будем с ними в одном строю рано или поздно.

Ну а после войны я окончил Свердловский юридический институт. Работал в прокуратуре.

– Почему вы решили пойти именно в юристы, в прокуратуру?

– Я всю жизнь, с раннего детства, мечтал быть следователем. Может быть, это влияние книг, того же Конан Дойля, Эдгара По, других писателей-детективщиков. Вы знаете, восстановить нарушенную справедливость, хотя бы частично, – это великое дело для любого следователя! Самая большая радость, когда следователь с оперативниками раскрывает убийство или другое тяжкое преступление и арестовывает преступника. Это великое счастье. После этого ты испытываешь большое удовлетворение от своей работы и доволен собой.

Итак, сначала я работал следователем Железнодорожного района, а потом старшим следователем нашей областной прокуратуры. Надо сказать, что мне повезло. Я расследовал наиболее сложные и крупные дела. А потом, когда я стал прокурором-криминалистом, расследовал в основном нераскрытые убийства. Вот в районных прокуратурах следователи не могут раскрыть, я приезжал туда, и мы с местными следователями, оперативниками всегда раскрывали эти тяжелые преступления. Я счастлив, что у меня не было ни одного нераскрытого преступления, ни одного возвращенного на доследование и ни одного освобожденного из-под стражи.

– Такой уральский Шерлок Холмс!

– Своеобразный. Хотя, вы знаете, сейчас многие считают, что Шерлок Холмс использовал метод дедукции. С научной точки зрения это далеко не так. Шерлок Холмс использовал версионный метод раскрытия преступлений, где дедукция соседствует с индукцией, эвристикой и прочими интеллектуальными качествами следователя. Так что надо сделать поправку.

– Если не ошибаюсь, вашей специализацией были преступления в обстоятельствах неочевидности.

– Да. Вы знаете, я когда работал, может быть, не понимал – это ситуационно-версионный метод раскрытия преступлений. Версия – это удивительное оружие следователя. Это своеобразная догадка. Но догадка частично обоснованная. О том, что произошло, кто совершил преступление или где его найти. Благодаря этому версионному подходу следователи и оперативные работники раскрывают самые замаскированные преступления. Пусть преступники знают, что не уйти им при правильном раскрытии преступлений от наказания.

Мне до сих пор снятся сны военные и о работе в прокуратуре следователем.

А потом я ушел из прокуратуры и начал научную деятельность. Защитил сначала кандидатскую, потом докторскую. Моя кандидатская диссертация была посвящена построению проверки следственных версий. А докторская – теории следственных ситуаций. 47 лет я работаю в нашем сначала институте, потом академии, сейчас – университете. Доктор наук. Профессор. Заслуженный деятель науки РФ. Награжден орденами, медалями за войну и мирный труд. Высшие ведомственные награды прокуратуры, Минюста и даже российского фонда ООН «За выдающиеся заслуги в криминалистике и судебной экспертизе».

– Почему же вы с успешной работы следователем ушли в науку?

Это сложный вопрос. Работая в прокуратуре, я на вечерних факультетах проводил занятия. Мне очень понравилось работать с ребятами, воспитывать их, готовить смену себе! Я сейчас рад, когда вижу, что у них горят глаза. Это достойная смена нынешним следователям,прокурорам, полицейским. Это счастье!

И кроме того, моя жена все время настаивала, чтобы я ушел из прокуратуры.

– Опасно тогда было работать следователем?

Вы знаете, мне даже приходилось применять оружие. Раза три. Я расследовал огромное дело. Там было 105 подозреваемых. Это было одно из крупнейших дел в истории прокуратуры. 68 мы оставили для того, чтобы их судили у нас в РСФСР. А в отношении других подозреваемых выделили отдельные дела и передали их в союзные республики. По этому делу только у нас было расстреляно восемь человек. Серьезное дело, серьезное преступление, целые банды. Воровали на приисках Магаданской области золото и сбывали по всей стране. У них были различные связи. Например, в Баку был один из главарей группы этих золотарей – вооруженных бандитов. Пришлось его задерживать – Балаева. Когда мы приехали в Баку, была утечка информации. Он узнал и ушел в горы. А потом у него умер дядя, и он вернулся на похороны. По их обычаям невозможно было не вернуться. И вы представляете, мы взяли его прямо с похорон. Мы его берем, задерживаем, надеваем наручники, а на нас бросается человек 50 пьяных. Я говорю своим ребятам: «Стреляйте!». Они мне отвечают: «Стреляй ты. Нам отчитываться нужно за каждый патрон. А вам в прокуратуре все можно». Я начал стрелять им в ноги. Тогда нас сопровождали сотрудники КГБ, они выскочили из машины с автоматами, и пьяная толпа скрылась.

Другой случай. В этом же Баку один из преступников выдал нам золото, а потом увидел, что мы изымаем это золото, на него что-то нашло, и он бросился бежать. Тоже пришлось стрелять. Здесь я немного испугался. Когда он упал, я подумал: «Не дай Бог я попал в него». Оказалось, что он упал от страха.

Сложное было дело. Приходилось совершать командировки от Магадана до Риги, и от Москвы до Баку. Как мы вдвоем с моим коллегой Николаем Павловичем расследовали это дело за год, я до сих пор представить не могу. Нам активно помогали сотрудники ОБХСС, ныне ОБЭП, и мы выдержали это тяжелое испытание.

– Свои научные труды вы начали вынашивать в ходе практики, работая следователем?

Конечно! Только практика! У меня больше трехсот научных статей, кроме того, я являюсь автором, соавтором, редактором 16-ти учебников криминалистики. Я надеюсь, что эти 16 учебников после того, как я уйду из жизни, какую-то пользу принесут молодому поколению.

– В чем же заключаются ваши открытия? Не юристу сложно разобраться.

Открытия у меня не очень большие, но важные для практики. Я создал теорию следственных ситуаций. Это инструмент, с помощью которого следователи раскрывают преступления. Я создал теорию версий. Это две основополагающих теории. Мы уже говорили про Шерлока Холмса. Хоть он и литературный персонаж, но учиться у него можно. Только не дедуктивному, а ситуационно-версионному методу. Я считаю, что он помогает следователям. Можно сказать, я в какой-то степени развил методы Конан Дойля. Он башковитый был писатель. Может быть, он сам был следователь. Но эту теорию двигали давно, начиная с основателя криминалистики, австрийского профессора Ганса Гросса. Криминалистика развивалась и развивается, особенно в России. В других странах она не очень развита. Там существует так называемое полицейское расследование, положения которого далеки от научной криминалистики. Поэтому я считаю, что наша криминалистика – самая передовая наука в мире.

– У вас замечательная память. Наверняка вы не забыли и своих студентов, ныне широко известных – Юрия Чайку и его зама Виктора Гриня?

– Конечно помню! Чайку, Гриня, Буксмана (заместитель Юрия Чайки – прим. ред.) – помню. Очень приятные ребята. Сейчас они очень большие чины. Между прочим, криминалистику все трое сдали на пятерки. Видимо, они чувствовали, что этот предмет им пригодится больше всего. Ведь раньше следствие было в лоне прокуратуры.

Сейчас, слава богу, они вспоминают обо мне. А я о них.

– Вы продолжаете общаться?

– Когда они приезжают. Они же ответственные люди, высокие должностные лица. Что они будут мне звонить!? Когда приезжают, мы всегда встречаемся. Только что получил очередную награду от Чайки – медаль имени Руденко. Это один из генеральных прокуроров, предшественников нынешнего генпрокурора. Только мне было немного обидно, когда наш институт – он был имени Руденко – сменил название. Ну мало ли, что он был генеральным прокурором при Сталине! Я думаю, что он заслуживает большого уважения. Он же был нашим обвинителем при Нюрнбергском процессе. Поэтому и медаль имени Руденко для меня великая, большая награда.

Конечно, я тогда не мог подумать, что эти ребята – Чайка, Гринь, Буксман – добьются таких высот. Я как-то выделяю ребят, которые активно, вдумчиво учатся. Эта троица была великолепной.

– Со времен вашей работы в прокуратуре изменились ли методы следствия?

– Изменилась техника. Были преступления, которые мы раньше не могли раскрыть, например, преступник совершает убийство, потерпевший оказывает ему сопротивление, и на рукаве жертвы остаются следы крови убийцы. Подобное раскрыть мы не могли, потому что не было генно-молекулярного метода раскрытия преступлений по ДНК. А сейчас это можно. Но я и раньше раскрывал. Учитывая то, что групп крови всего четыре. Но иногда остаются следы малярии, извиняюсь, сифилиса и некоторых других заболеваний. Сопоставляя все эти данные, уже тогда можно было раскрыть преступление, особенно если ты соображаешь и все время читаешь и повышаешь свой уровень.

Подготовка нынешних следователей хорошая. За наш университет я ручаюсь. Кроме того, есть Институт повышения квалификации. И у нас есть кафедра этого института. Следователи все время повышают свой уровень. Вы знаете, расследовать раскрытые преступления не очень сложно. Надо иметь только знания. А вот для раскрытия преступлений надо иметь не только знания, но и другие интеллектуальные качества.

– Вы согласны с тем, что отношение обычных граждан к следователям тогда, в период вашей работы, и сейчас – полярно?

– Я бы не сказал. В 90-е годы было действительно полярно. Обыватели думали, что ни одно преступление не раскрывается, торжествует преступность, мафия. Сейчас отношение стало меняться. И слава богу. В этом есть заслуга нашей прокуратуры и следственного комитета. Народ стал видеть в прокуратуре своего защитника, а в следователях – людей, которые могут покарать самого замаскированного преступника и бандита. Я рад этому. Рад тому, что служил в прокуратуре и принес пользу России. И я счастлив, что молодое поколение не хуже, чем наше!