Во второй части интервью Вячеслав Сурганов рассказывает о политической карьере, войне между городом и областью, а также заговоре против себя.
Вячеслав Сурганов никогда не связывал свое будущее с политикой, но стал политическим тяжеловесом, много раз работал за рубежом, но не очаровался заграницей, был геологом, а не был юристом, но стал одним из создателей законодательного собрания и его председателем, мог построить блестящую политическую карьеру в Москве, но предпочел Верхнюю Пышму. Первую часть интервью читайте здесь.
Часть 2. «Десять лет от звонка до звонка»
«Страхов ни с какой стороны не был готов возглавить регион»
– На выборах после отставки Россель побеждает и становится спикером первого созыва облдумы. Вы стали там его заместителем. Как это случилось – Россель вас уговорил, ваше ли это личное было решение?
– Это очень непростой вопрос. В 1993 году состоялась тризна по депутатам России, когда Верховный Совет расстреляли в октябре из танков. Для меня это была трагедия, трагедия для всей России это была, я считаю. Для себя я решил больше в депутаты не ходить. Но у нас в это время происходили разные странные вещи, даже для того времени. Во-первых, после расстрела депутатов в Москве Ельцин распустил наш областной совет, несмотря на то что он был очень лоялен к Борису Николаевичу.
– Там ведь еще вопрос с Уральской республикой наложился?
– Вопрос в том, что Уральская республика появилась потому, что в Конституции, которой руководствовалась власть в 1993 году, Россия была федеративной по своему устройству, но разные субъекты пользовались разными правами. Республики обладали правом законодательства, а области – нет. Поэтому и республика появилась – просто чтобы уравнять права, не более того. Никого разговора о сепаратизме не было. Все это происходило и на фоне того, о чем высказывались «вожди». Сначала Горбачев, когда еще обладал властными полномочиями, говорил: все, что не запрещено, разрешено. Ельцин говорил: берите суверенитета сколько проглотите. Все это кончилось расстрелом Белого дома, и весь суверенитет сосредоточился у президента Российской Федерации. Когда это случилось, убрали облсовет, Эдуарда Росселя сняли, у меня это убавляло желание дальше работать депутатом.
И произошло еще такое событие. Когда все немного успокоилось, к нам приехала комиссия из администрации президента. Все они были моими коллегами – депутатами. Я их всех в лицо знал, они публичные были люди, а меня они не знали. Они приехали с одной целью – выяснить? как обстановка в «сепаратистском регионе». Они провели несколько совещаний с главами городов и районов области. Областью тогда руководил бывший зам Росселя Валерий Трушников, больше власти не было. Я приехал в Белый дом на совещание, там на 15 этаже «москвичи» сидели. Они выступали про новую конституцию, референдум и что все должно быть принято – «надо сделать, и все». Народ послушал, как-то не очень восприняли они, а меня все это возмутило. Вы власть ликвидировали и тут взываете к нам: мобилизуйте своих аборигенов за конституцию голосовать. Конституцию не видел никто. Эти ребята сидят в президиуме с Трушниковым, я с места им начал высказывать это все: «Что агитируете-то нас? Мы ситуацией владеем, знаем, что происходит. А вы ликвидировали совет, изгнали главу администрации, власти никакой не осталось. Давайте по порядку действовать. Вы же строите демократическое правовое государство, так и давайте действовать. Убедите Ельцина, что указ об отстранении Росселя надо отменить». – «Торг тут неуместен». – «Это не я с вами торгуюсь, а вы нас втемную используете, как оловянных солдатиков». Я понимал, что никто на это не пойдет, сказал на эмоциях, но утвердился в том, что если ничего не делать, то ситуация пойдет по неизвестному сценарию. Потом назначили Алексея Страхова. Он ни с какой стороны не был готов, чтобы возглавлять регион в такой сложнейший для него период. Я знал его только по фамилии, никогда не общался. Задача у этого назначения была одна: чтобы Росселя задвинуть подальше, чтобы он больше не появлялся на этой арене.
– Отзывы о нем довольно негативные у большинства остались. Как вы с ним работали?
– В городе у нас начались сложности, проблемы с «Уралэлектромедью» были. Я влезал во все дела, в том числе по приватизации, но полномочия у меня были ограничены. Я решил приехать к нему, договорился о встрече и отправился. Приехал к нему вопрос решить, а он начинает обсуждать каких-то общих знакомых, с кем встречались, что пили. Такой разговор двух мужиков в пивной. В итоге он так и не спросил, зачем я приходил, по какому вопросу. Через несколько дней назначают совещание глав области и проводят его в Сысерти, где резервный бункер правительства. Там он сказал такую вещь, что в ближайшее время он издаст распоряжение о проведении выборов в областную думу, но если кто-то думает, что дума будет что-то решать, то он глубоко заблуждается: «Решать буду я, а дума будет исполнять все мои решения». Мне стало совсем плохо.
А дальше события пришли к тому, что в декабре должны были пройти выборы в Госдуму и Совет Федерации – на двухлетний срок. Одновременно с ними проводился референдум по принятию Конституции. Я считал своей задачей, чтобы Россель прошел в Совфед, и со своей стороны сделал все. Что до Госдумы, у нас по округу туда заявилось пять кандидатов. Я помощникам предложил пригласить их, пятерых, в Верхнюю Пышму, пусть они расскажут, зачем они идут. Из пятерых один не приехал, остальные высказались, но было это ужасно. Область наша была всегда политизированной, креативной, хоть и слова такого не было. Закончилось все, я своих позвал в кабинет: «Ну и как вам?» – «Плохо». – «Если у нас такие, значит, и по стране не лучше. Что мы тогда в Госдуме-то получим?». Качество кандидатов было очень невысокое. И все это меня подталкивало к мысли, что прощаться с этим делом нельзя.
«Своим заместителям доверяю абсолютно»
– И в итоге остались в политике?
– Выборы прошли, Росселя выбрали. Потом объявили выборы в областную думу. И звонит мне Алексей Петрович Воробьев, он занимался вопросами формирования движения «Преображение Урала», ассоциации Большого Урала, куда Росселя выбрали президентом, чтобы поддержать его. С Воробьевым мы были знакомы, общались несколько раз. Он спрашивает, какие намерения у меня на выборы. Я отвечаю, что намерений нет и сам я пребываю в унынии, и он приглашает приехать. Они арендовали в Академии госслужбы две комнаты на пятом этаже. Я ему свои резоны озвучил, он мне – свои. Он даже не уговаривал, а просто говорил, что надо сделать то-то. И тут Россель пришел, спрашивает, договорились, мол? Я говорю, что не уверен, но он уговорил. Дальше надо было подписи собирать в поддержку, и мне Воробьев сказал делать один экземпляр от «Преображения Урала», а второй – от себя. На мой вопрос он пояснил, что будет предпринята такая акция – кандидатов от «Преображения» не будут допускать, и сказал мне, что я, скорее всего, точно в этот черный список попаду. Так оно и оказалось потом. Мне «в нагрузку» дали журналиста «Уральского рабочего» Тимофеева, у нас были хорошие отношения, все собрания проходили на ура, меня поддерживали, ну а я агитировал за него тоже. Когда приехали в Первоуральск, Тимофеев свои документы от «Преображения» представил, его пропустили. Я шел следом, и мои документы «зарубили», нашли кучу причин. На следующий день я принес копию подписей от себя – деваться некуда, приняли. Выборы сложно проходили, все федеральные структуры были нацелены на то, чтобы Росселя и «Преображение Урала» не пропустить в этот состав областной думы. Но в таких случаях всегда получается наоборот. Мне тоже сложно было, было много городов, где меня меньше знали. В Верхней Пышме я получил голосов больше всех, при том что, как я потом узнал, многие голосовали против меня, чтобы я не уходил. Но я всем обещал, что не уйду, даже если стану депутатом, буду работать на неосвобожденной основе. Баллотировались тогда в Первоуральском избирательном округе Валерий Заводов, который в Шалях рассказывал жителям, что они должны «жить как в Швейцарии», Михаил Копытов, который позже министром сельского хозяйства стал, а тогда он был директором совхоза и заявлял, что никто не знает, как развивать сельское хозяйство, а он знает. Третьим был Мелехин. Он был врач, хирург в Михайловске. Внешне он один к одному был на Ленина похож, а у него не было никаких материальных ресурсов, никто за ним не стоял. Он ходил пешком и писал на заборах «голосуйте за Мелехина» большими черными буквами. Он против наркомании выступал, против курения, против алкоголя. И четвертым оказался я. А всего было 26 кандидатов, избирателям было непросто разобраться в этом списке.
Потом Воробьев пригласил нас, депутатов, которые от «Преображения Урала» прошли; было 18 человек. Понятно было, что они проголосуют за Росселя, это и случилось, он стал председателем. У меня не было никаких мыслей о карьере. На первом заседании облдумы я председательствовал, потому что, как оказалось, я – «старейший депутат». Как, говорю, старейший? А я думал, Семен Исаакович Спектор. Но оказалось, что Спектор меня на два года младше – он с 1935 года, а я с 1933-го. Я это переживал сильно, я все время считал себя молодым. На первом заседании избрали Росселя, а следующее заседание решили отложить и провести после майских праздников – там предстояло назначать зама, председателей комитетов и т. д. Буквально через пару дней встречают меня Якимов и Пинаев и предлагают мне замом председателя стать. Я отшутился, а в праздники звонит Эдуард Эргартович – поздоровался, потом перешел к делу. Он сказал, что провел переговоры по поводу кандидатуры на пост зама, и все указывают на меня. Россель – умный человек, он мне сказал: «Если вы сомневаетесь, что у нас будут какие-то нестыковки, то я, когда доверяю своим заместителям, я доверяю им абсолютно, и у вас никаких не будет проблем. Кроме того, нужно смотреть правде в глаза: я буду делать все, чтобы вернуться на то место, откуда меня убрал президент. И тогда вы останетесь вместо меня». Короче говоря, он меня убедил, я согласился. Но у меня была проблема – я не планировал, что работа в думе будет отнимать столько времени, и не задумывался о своей замене в Верхней Пышме. Россель мне сказал, что этим пусть уже Страхов занимается, свято место пусто не бывает. Так я и пошел на этот пост.
– Конфликт со Страховым Россель пытался сгладить или он был как данность, они воспринимали его как естественные условия работы?
– Нет, Россель – великий дипломат. После того первого заседания мы пошли в машину, а он сказал, что пойдет к Страхову. Он пошел туда, попытался с ним поговорить. Но Страхов сказал ему: «Вся твоя дума – г****». После этого шаги предпринимал только Страхов, шаги на конфронтацию. Видимо, у него были полномочия, ему поставили задачу, а он исполнял, насколько у него хватало фантазии. Он назначил директором департамента Воронина Николая Андреевича. Готовится повестка дня, там, скажем, 20 вопросов. И полтора часа идет только обсуждение повестки дня – все вопросы исходят по инициативе думы. Многие вопросы должны исходить от правительства, даже сейчас, а тогда это было начало начал. От них не было никаких инициатив, но когда обсуждали нашу повестку – «это несвоевременно», «это противоречит тому», и пятое и десятое. Мы это все преодолевали. Вся конфронтация шла с той стороны. С нашей стороны ничего такого не было, были претензии чисто правового характера. В условиях конфронтации мы смогли принять Устав Свердловской области, который был признан на уровне Федерации модельным документом для всех субъектов.
«Чернецкий чересчур активно вмешивался в бюджетные вопросы»
– Когда Россель стал губернатором, работать стало, наверное, проще?
– Проще стало организационно взаимодействовать. Мы были единомышленниками. Бывало, что и мы круто разговаривали, но одно – как разговаривать, а другое – общее дело. Очень хорошо, что Россель поработал в облдуме, потому что он на себе понял, что такое законодательная власть. Потом он всегда говорил, что главная власть – законодательная, перед ней нужно снимать шляпу. Если бы было по-другому, у нас бы не было такого законодательного собрания. Наше заксобрание было одним из самых эффективных среди субъектов РФ. Наши законы были самые лучшие законы среди всех субъектов Федерации.
– Антон Баков мне говорил, что в первый созыв избрались настоящие личности, глыбы, и это был самый яркий созыв. Другие ваши коллеги говорили, что при этом была сложность в отсутствии опыта законотворчества. Как вы оцените этот созыв?
– Это был первый законодательный орган, который мог творить собственные законы. С точки зрения человека, который обладал знаниями в области права, быть в этой струе, в этом потоке, в его начале – это очень интересно. Антон прав на 100 %. Были люди, которые хотели сделать работу хорошо, проявить себя, кто карьеру хотел сделать. Были и такие, кто думал: «Два года, может, что и получится». Там были люди самых разных профессий, те, которые чего-то добились в своей профессии. И не было практически людей без амбиций. А что касается творчества, состояния законодательства в России, жизнь, которая протекала, это все подталкивало к разработке неординарных способов, методов, для того чтобы нивелировать ситуацию. В это время начиналась Чеченская война, в это же время были забастовки и голодовки чернобыльцев. Голодали одновременно две группы – одна в Екатеринбурге, вторая – в Верхней Туре. Я принял решение съездить к тем, кто в Туре был, и Баков у меня спрашивает: «Вячеслав Сергеевич, зачем вы туда едете, до выборов далеко». – «Антон Алексеевич, давай каждый из нас останется при своем мнении. Я разберусь сам, а выборы тут ни при чем». Я уже тогда понял, что ему в этой жизни надо.
– Война между городом и областью – насколько она отражалась на работе областного парламента?
– Это все зарождалось еще раньше, еще до прихода даже Чернецкого. Просто когда Чернецкий пришел, он был поумнее и посистемнее всех тех людей, которые в это время там находились. Чем дальше, тем больше возможностей становилось у Екатеринбурга, а в области возможностей становилось меньше, и их еще на все население делить приходилось. На этой почве он, и очень активно, даже чересчур активно, вмешивался. Например, во время принятия устава были вопросы не столько спорные, сколько непонятные – скажем, двухпалатный парламент.
Делали выездные заседания комитета – в Тагиле, в других городах. Был у нас такой председатель колхоза Мельников Иван Анатольевич. Как-то он мне в перерыве говорит: «Вячеслав Сергеевич, ну на кой черт нам двухпалатный парламент этот нужен?». Я ему объясняю, как понимаю, хотя сам не сильно представлял, но опыт у меня был и в Верховном Совете, я был соавтором первого закона «О недрах». Я поговорил с ним, а для себя отмечаю, что он уже будет голосовать осознанно. Он крестьянин, а они упертые. Я был руководителем комиссии по доработке Устава Свердловской области. На пленарном заседании я докладывал от имени комиссии и рабочей группы, которую Гайда возглавлял. Обсуждаем вопрос о двухпалатном заксобрании, ставлю на голосование, и 18 человек голосуют за. Решение принято, а Аркадий Михайлович говорит: «Мы еще хлебнем горя с этим двухпалатным законодательным собранием».
Или такой вопрос. Рассматриваем бюджет на год. Нормативы по налогам. Самые большие деньги – налог на прибыль. 18 % Екатеринбург себе оставляет. А мы хотели снизить этот показатель, но Страхов не подписывает закон, пока мы не увеличили до 18 %. Чернецкий с помощью Страхова буквально силовыми методами решал свои вопросы. А когда Россель стал губернатором, все продолжалось в таком же плане.
«Или приезжай, или сдавай мандат»
– Говорят, вы были очень жестким председателем. Характер у вас такой, или обстоятельства требовали для достижения результата?
– Меня всегда в жизни раздражала некомпетентность, отсутствие надлежащего профессионализма у тех людей, которые очень много говорят, но делают это только для того, чтобы себя являть. И в думе тоже были такие разговоры. Я на это реагировал. Была большая проблема просто кворум собрать. Для того чтобы можно было принимать решения, нужно было собирать две трети от 28 человек. А как собирать? Было у нас оргуправление, и этот процесс был обязанностью его начальника. Он приходит ко мне и говорит: этот не отвечает на звонки, этот помощника отправляет, этот на три буквы посылает. Ладно. Я звоню Комратову, он был директором НТМК, говорю ему, мол, ты чего, парень, тебя насильно заставляли, что ли, в депутаты идти? Он начинает мне: нет, но у меня комбинат, как я оставлю. А что, тогда не было разве? «Езжай или заявляй, что отказываешься от мандата». По-всякому было, но, конечно, жестко приходилось. А как иначе. Была Гвоздева, она не знаю как добилась, но была председателем комитета по финансам. Там чуть не 18 депутатов записалось. Деньги все делить хотели. А она оказалась совершенно никчемной, только пиарилась. Ей говоришь, а она отправляет к Солчинскому всех, он обслуживал ее комитет от аппарата думы. «Хорошо, а спрашивать за бюджет мне тоже с Солчинского? Кого к стенке ставить-то?». Но я не переходил границы. Не допускал никаких подлых, закулисных сговоров. Я относился к этому с большой степенью морального презрения. Я считал, что все мои действия соответствуют моей должности и они должны быть справедливы в плане результата их исполнения.
– Тем не менее это многим приходилось не по душе – в 1998 году вас едва не отправили в отставку?
– Это был заговор. Я всех не буду пофамильно называть. Чем он был вызван. 1998 год. Через год должны были состояться выборы губернатора. Перед этими выборами были выборы 1998 года. Мы решали вопрос о том, кто должен возглавить список «Преображения Урала» на предстоящих выборах в областную думу. До этого всегда Россель возглавлял, а здесь складывалась иная ситуация. Очень тяжелое было положение, до ручки дошли уже. Я исходил из того, что на выборах, если Россель будет участвовать, покатят так, что мало не покажется, и сделают так, что это будет генеральная репетиция выборов-1999, на которых его «завалят». И я предложил свою кандидатуру, это была моя инициатива. Россель обижался, правда, но я его убеждал, что не хочу, но иначе ему «кирдык». Словом, со всякими дискуссиями эта история подзатянулась. И со временем многие стали склоняться к тому, что я должен возглавить список. И тут пришла другая беда. У Алексея Петровича беда с дочерью случилась, ее надо было за границу вести оперировать, его отправили. Когда он был, все было отлажено, с его отсутствием дела пошли хуже. Руководить выборами стали люди слабоватые по компетенции и без авторитета, не буду фамилии называть. И я был таким «голым королем».
Выборы мы впервые проиграли, Чернецкий получил больше мандатов. В целом большинство сохранялось, переизбирали же только половину, это ротация была. Потом, в процессе подготовки к выборам, я узнаю, что дело совсем керосин. 13 человек подготовили и подписали обращение в думу, в котором требовали моей отставки. Хотя я по законодательству был избран в 1996 году на четыре года, я знал, что за это время не совершал никаких проступков, никаких действий, за которые можно было бы отправить в отставку. Но в регламенте, который мы принимали еще в 1994 году, был такой пункт: если шесть депутатов требуют отставки председателя, то они имеют право обращаться на первом же заседании думы, это включалось в повестку и рассматривалось в первоочередном порядке. Я посчитал, посмотрел, посоветовался с народом. Непонятно было, с чего это все началось, и решили, что на этом все закончится. Мне предлагали не рассматривать это, а на каком основании – письмо официально поступило в аппарат. Когда стали рассматривать, оказалось, что все серьезно. Я проявил слабость тогда – когда отвечал на реплику одного из депутатов, который предложил добровольно сложить полномочия, сказал, что для меня это равносильно тому, чтобы предложить мне с 20 этажа спрыгнуть без парашюта. Потом это мое выражение склоняли на все лады в прессе. Проголосовали 15 за то, чтобы освободить меня от должности.
По регламенту я оставался председателем, пока не будет избран новый. А дальше пошла процедура. Одно заседание, другое. Освободить меня освободили, а когда избирать стали, в этой группе заговорщиков, видимо, не распределили, кто какую должность займет, – стали избирать председателя, а он не избирается. Я свою кандидатуру не выдвигал, а у них голоса разделились. Потом я свою кандидатуру выдвинул, там некоторые устроили истерику, какое моральное право я имел. Хотя о моральном праве не им бы рассуждать. Продолжалось это все месяц почти. Ходили ко мне, предлагали должность первого заместителя. В конечном итоге с демаршами проголосовали 17 человек за меня из 19 присутствующих, но все те, кто представлял Чернецкого, просто вышли из зала. Не знаю, как я пережил, но пережил. Самое страшное, что через год еще раз повторили это. Кончилось все моим инфарктом очередным. После инфаркта я вышел на работу. Россель в 1999 году избрался на следующий срок. Я лежал у Габинского после инфаркта. И когда Росселя избрали, он приехал ко мне. Я спрашиваю, как с инаугурацией поступить. Я уже на ноги встал, гулял. Я сказал ему, что приеду, надену знак и уеду. Пошел к Габинскому, так и так. Он мне отвечает: «Как доктор я думаю, что не стоит. А как человек, как гражданин думаю, что если сходите, то эффект будет даже лучше, чем от нашего лечения». Прошло все на эмоциях, я поехал в Театр эстрады. И когда все прошло, я уже почувствовал слабость, поехал в больницу.
«Решил: уйду с высоко поднятой головой и чувством выполненного долга»
– На третий срок осознанно не пошли уже?
– Уже когда я в 1996 году шел на выборы, я шел с твердым убеждением, что отработаю этот срок и ухожу. Я к тому времени уже настолько наработался, морально и физически, что я чувствовал, что это может плохо кончиться для меня. В 1995 году, когда все только устаканилось, у меня был первый инфаркт. Нам закон о двухпалатном собрании принимать, а я не смог даже прийти. Встречу с Ельциным пропустил тогда. Я реально понимал, что ресурса у меня уже нет. Когда я боролся за свое честное имя, я думал, что я, конечно, уйду, но с гордо поднятой головой и с чувством выполненного долга.
– Как спикер облдумы вы были еще членом Совета Федерации – насколько эта работа была для вас интересная, или было полезнее работать, что называется, на земле, на региональном уровне?
– Дважды я там был. Первый раз в январе 1996 года меня делегировали. Через год еще раз там работал. Это было очень полезно для области, для страны. Регион представляли два высших должностных лица субъекта Федерации. Люди, которые были в курсе, что творится в области, и отстаивали в рамках своей компетенции интересы региона. Меня как человека, как деятеля эта работа обогащала. Особенно во второй раз, когда я был в комитете по государственному устройству. Комитетом Собянин руководил, он тогда был председателем окружной думы ХМАО, откуда его движение наверх пошло. С Собяниным у нас хорошие отношения были, на «ты» общались. У него уже тогда были амбиции, был план, каких должностей он должен достичь. Рассматривали вопросы государственного устройства в то время, когда все это висело на волоске. В целом, я считаю, что на то время это была правильная ситуация, когда регион представлял руководитель ветви власти. Серьезно обсуждали все вопросы, не расходились, пока не закончим, голосование проходило осознанно. Много раз сталкивался с такими ситуациями, когда, например, Скуратова удаляли, когда появился министр иностранных дел Примаков. Он после Козырева пришел, если помните. Это было страшное дело. У нас было закрытое заседание, на котором мы говорили: «Мужики, с нами никто не будет разговаривать, мы уже ниже плинтуса опустились, надо с колен поднимать страну, экономику». А Козырев что, у него никаких национальных интересов не было, что американцы говорили, то он и делал. В 1996 году, когда вторые выборы президента были, в Москве американских советников просто тьма была. Захватил я все это десятилетие полностью, от звонка до звонка, как говорится. 10 апреля 1990 года я пришел в кабинет председателя горисполкома Верхней Пышмы, а 20 апреля 2000 года я ушел из кабинета председателя областной думы.
– Было ли за это «лихое» десятилетие криминальное давление, может быть, попытки купить, запугать?
– Прямо – нет, конечно. Видимо, знали мое отношение ко всему этому. Какие-то заходы в большом радиусе были, но на этом все и заканчивалось. У меня очень хорошие, товарищеские отношения были с прокурором Владиславом Ивановичем Туйковым, все 10 лет, что мы работали. Он тоже депутат России был, сошлись через это. Депутаты в заксобрании разные были, про некоторых он мне, например, говорил, мол, на такого-то много материалов, могут дело возбудить и т. д., я шел и общался с депутатом. Если он все правильно понимал, для него все нормально заканчивалось, некоторые не понимали, и для них заканчивалось плохо. Сейчас еще есть те, кто за решеткой сидят.
Заключительную часть интервью читайте 2 августа
© Сергей Табаринцев-Романов
Читайте еще материалы по этой теме:
Вы можете поделиться новостью в соцсетях