Легенды уральской политики. Беседа шестнадцатая. Вячеслав Сурганов: «Главное, чтобы Верхняя Пышма была самым процветающим городом страны»

В эксклюзивном интервью «УралПолит.Ru» Вячеслав Сурганов рассказал о «золотом веке» геологии, политике в лихие 90-е, о заговорах, интригах и нюансах уральской политики конца прошлого века.

Сегодняшний собеседник проекта «Легенды уральской политики» – во многих отношениях уникальный человек. Он никогда не связывал свое будущее с политикой, но стал политическим тяжеловесом, много раз работал за рубежом, но не очаровался заграницей, был геологом, а не был юристом, но стал одним из создателей законодательного собрания и его председателем, мог построить блестящую политическую карьеру в Москве, но предпочел Верхнюю Пышму. О «золотом веке» геологии, политике в лихие 90-е, о заговорах, интригах и нюансах уральской политики конца прошлого века в эксклюзивном интервью «УралПолит.Ru» рассказал Вячеслав Сурганов.

Часть 1. «Золотой век» геологии и катастрофа перестройки

«Помню день начала войны и помню день ее конца»

– Расскажите немного о вашем детстве, как жили, как учились, это ведь на военное время пришлось?

– Родился я 27 июля 1933 года. Отец работал в геологоразведке старшим буровым мастером на руднике Бакал Саткинского района Уральской области – в 1934 году она стала Челябинской областью. Мама не работала, ей было 20 лет, когда я родился. В 1935 году отец переезжает в Верхний Уфалей. Там был построен первый в Советском Союзе никелевый завод. В 1933 году его запустили, а сырьевая база была только обозначена: руда есть, а сколько ее, какого качества – это уже был другой вопрос. Такие специалисты, как мой отец, были нужны. Он приехал туда, и мы стали там жить. Отец приобрел специальность с образованием в пять классов. Он был 1906 года рождения, родился в Екатеринбурге – революция, Гражданская война, все безобразия, он все это хлебнул, они остались вдвоем со своей мамой. Таких было много специалистов полуграмотных, которые были практиками. У них были способности, а потом, набравшись опыта, они становились руководителями низшего и среднего звена. И до 1941 года, пока не началась война, его перебрасывали с места на место, мы переезжали вместе с ним, жили на частных квартирах, в коммуналках, в домах полубарачного типа. В 1937 году родился мой брат Володя. Когда началась война, отца не призвали в армию. У него была бронь, потому что надо было заниматься сырьевой базой. Никель, кобальт – это стратегические материалы, без них не решались многие вопросы военного времени. Отец был нарасхват. Потом, когда я стал взрослым, я думал и поражался: как это можно было вытерпеть, такая работа тяжелая, всю войну без отпусков, каждый день на работе. А я в 1941 году пошел в школу.

– А помните начало войны, тот день, 22 июня?

– Тот день я помню. Помню и день начала войны, и день окончания войны. В этот день, было воскресенье, мы с отцом были на стадионе. Он меня учил на велосипеде ездить. У нас было два велосипеда – у отца и мамы, патефон еще у нас был – мы были зажиточными по тем временам, но и потребности были минимальными. Там еще была парашютная вышка недалеко. И вдруг слух пошел – война, война, – всех просто как смыло. Отец учился в вечерней школе, заканчивал седьмой класс, заканчивал среднее образование. И в этот день у него был экзамен – немецкий язык. Экзамен он не сдавал, ему выдали аттестат о том, что он закончил седьмой класс.

Мы жили в двухэтажном доме, рядом еще один такой же был, и мы пацанами кучковались своей компанией из двора. Помню, мы втроем или вчетвером сидели и обсуждали эти события. Информация была только та, что по транслятору объявляли. Мы все были патриоты, были уверены, что победим. А когда пошел в школу, такой случай произошел. Летом ввели карточную систему. Начальная школа была в отдельном здании, и нам выдавали помимо того, что по карточкам было, сверх нормы, по кусочку хлеба. И приходил какой-то пацан из четвертого класса, требовал у всех хлеб. Кто-то давал, кто-то нет. Наш класс возмутился, и определили, что с этим парнем должен я разобраться – я самый высокий был. Мы вышли на крыльцо, а он был некрупный, ростом даже пониже меня. Мы обхватились, я повалил его. И тишина мертвая вокруг. Сейчас бы затолкали, запинали, засвистели, а там была тишина такая. Этот парень несчастный потелепался, голову повесил и больше не приходил.

– Как учились? Сложно было в военное время?

– Учился я с каким-то остервенением. Я просыпался с мыслью: скорее в школу, лишь бы получить новые знания – учился только на «отлично». Поскольку отец перемещался с рудника на рудник, мы переезжали; потом из города в город – с Верхнего Уфалея в Полевской, с Полевского – в Карабаш. В общей сложности я сменил шесть школ, пока получил аттестат. Войну по сравнению со многими мы пережили хорошо. Отец получал килограмм хлеба, мы с братом получали по 400 грамм, а мама не работала и получала 200 грамм – выходило 2 кг. Мне казалось, что хватало, а потом я узнал, что мама не ела, отдавала нам все. А я все время хотел есть, это было бесконечное чувство. Самой тяжелой была первая военная зима – 1941–1942 год. Никто не готовился, никто никогда не садил картофель, садов и огородов не было ни у кого – стопроцентные пролетарии были все. Когда началась весна 1942 года, все раскопали, главное было найти картошку, семена, чтобы посадить. И потом картошка эта спасала. Детство было такое… Но все равно хорошее.

В школе я учился на «хорошо» и «отлично». В пятом классе я понял, что не обязательно готовиться все время, только когда знал, что к доске вызовут или отвечать нужно что-то. Экзамены были тогда с четвертого класса каждый год. К экзаменам я готовился всегда ответственно, всегда сдавал их на «отлично». В школе я пристрастился к рыбалке, отчасти и потому, что это был дополнительный источник еды, отец меня научил. В 14 лет, когда мы жили уже в Полевском, я с отцом начал ходить на охоту. Я любил в футбол играть, мне было интересно, играл неплохо, в Карабаше играл даже за городскую команду. Играл на детском уровне в шахматы, а в 10 классе к нам пришел учитель немецкого языка Виктор Петрович Макаров. Он был чемпион РСФСР по шахматам по переписке – был такой вид соревнований. Вот он нас заразил этой игрой. За год мы достигли очень больших высот. Отец мне купил «100 лучших партий Михаила Ботвинника», у меня был товарищ Алешка Дягилев, мы с ним занимались вместе. Мое увлечение шахматами оказало мне в будущем большую услугу; потом, когда мне предстояло решать задачи в геологии, которые простирались на десятилетия, мне этот опыт и образ мыслей сильно пригодился. Что до немецкого языка, уровень преподавания зависел от конкретного преподавателя, и этот учитель за год дал нам сильную базу, мы все хорошо говорили по-немецки.

Когда я поступал в Свердловский горный институт, у меня на экзамене по языку стали спрашивать, где я учился. Сначала назвали номер школы, я говорю, что нет, не в этой, а в Карабаше. Они не знали даже, где это находится, но сказали, что «потрясающе». А когда поступил уже, тогда не спрашивали, какой язык, сразу давали английский. Прошло пару занятий, собирается коллоквиум, преподавательница Павловская задает вопрос, я отвечаю, и она спрашивает: «Товарищ Сурганов, а вы язык где изучали?» – «Какой язык?» – «Английский». – «Да вот у вас на занятиях только». – «Не может быть». Стала спрашивать, как в школе учился, и потом говорит, что у меня большие способности. В общем, я немного зазнался, перестал на занятия ходить. Потом она меня раз поймала, спрашивает, почему я уроки пропускаю, – «Сами сказали, что у меня способности».

«Да зачем мне эта Киргизия?»

– Как я понимаю, с выбором профессии особых колебаний не было у вас?

– Да нет, были. Отцовская специальность, с одной стороны, была примером, с другой, я любил природу, всю войну я постоянно ходил в лес, собирал грибы и ягоды, это был дополнительный источник пропитания, я сдавал их в госпиталя. Ходил на охоту и рыбалку. И я поначалу собирался поступить в лесотехнический институт, но мама возмутилась: «Зачем тебе это, лесники – пьяницы все, у них зарплата маленькая». Спорили с ней, в итоге я решил: ладно, пойду поступать на геологоразведочный факультет – «Другое дело». Она сказала отцу, тот спрашивает, какая специальность будет. Я говорю: «Как ты, на буровое дело», – специальность называлась «Техника разведки». Тут уж он начал меня отговаривать: «Ты разве не устал от этих переездов, сколько мы квартир сменили?» – «Я не устал». – «Сейчас не устал, а потом семья будет у тебя; нет, нет, выбери другую». Тогда я предложил пойти на горный факультет, специальность «Открытые разработки месторождений». «Вот это нормально. Будешь на руднике работать, хорошо работать будешь – дослужишься до директора рудника, тут тебе дом, детский сад, школа, все как положено. Иди».

Пошел поступать, но произошла одна история. Нас поселили в большой чертежный зал во втором корпусе института, там стояли раскладушки, и рядом со мной оказался парень из Карабаша. Он знал моего отца, тот был начальником геологоразведочной партии в Карабаше, и мы стали спорить про специальности. Я ему свои резоны, что вот отец не хочет, а парень этот мне говорит: так он из любви к тебе, он прав по существу, но простит потом. Я говорю: а как теперь туда поступать-то? Он мне: «На комиссии скажешь, что передумал, и хочешь вот туда-то». Я экзамен сдал с высокими баллами и так и поступил. Пришел на комиссию, говорю, что мне надо, чтоб зачислили на такую-то специальность. «Да вы с ума сошли, с вашими баллами». – «Да дело не в баллах, у меня вот такое дело». Они согласились, что причина уважительная, и записали меня на эту специальность. Я приехал домой, через две недели маме сказал. Еще неделя прошла, отец говорит: «Ну что, по-своему поступил?» – «Да». – «Ну, мучайся теперь». Так я и стал мучиться.

В институте учился неплохо, стипендию давали с «трояками». Занялся там баскетболом, а шахматы и футбол бросил. В баскетбол играл за институт, на соревнования ездил, в Ростов, в Киев, в Москву, в Челябинск. Друг у меня был, несколько лет назад ушел из жизни, великий баскетболист Александр Ефимович Кандель. После того как закончил институт, выбор был большой, и все хотели на Север, на восток или в Среднюю Азию. И было одно место в Полевском – в полевскую ГРП треста «Уралцветметразведка». Я сначала записался в Среднюю Азию, в Киргизию. Прельщала меня там природа – горы, лес; мне казалось, это соразмерно с тем, что на Южном Урале у нас. Я оказался в середине списка, и пока до меня очередь дошла, я подумал: да зачем мне эта Киргизия, я тут все знаю, места для рыбалки, охоты, ребята – друзья, Кандель тот же, Валера Головин, мастер спорта был тоже, буду ездить на игры, с ребятами общаться, в театры ходить. Считалось чуть ли не позором, если после института остаешься где-то рядом работать, но я подумал, что мне все равно. Мы жили с отцом неподалеку, лодка была у меня, рыбачил, на охоту ходил. И отправился я в Полевской, и оказалось, что это моя судьба.

«Хлебнул я все что надо»

– И как вас после этого в Гану занесло?

– Полтора года я проработал старшим мастером, в подчинении была бригада, которая работает в три смены по непрерывному графику. В бригаде три смены и одна подменная. Там я хлебнул все что надо. Понял, что такое человек, что такое отношения человеческие, мужские, что такое хорошо, что такое плохо, что такое справедливость. Конечно, мне за полтора года там надоело, но я узнал то, что не узнаешь ни из каких книг, ни из какого кабинета. Однажды вызвали меня и говорят, что создается комсомольская молодежная бригада, а меня назначают мастером. Дали мне пять человек вместо девяти, из них двух мастеров вместо трех. И вот таким урезанным составом мы работали, я крутился как папа Карло – то за верхового рабочего, то внизу работаю, то у лебедки. Осрамиться нельзя, все смотрят на нас. У меня случай был, когда я зимой в 1957 году пять суток с буровой не уходил домой. На пятый день пришла жена ко мне туда, она в положении тогда была, я ее успокоил: «Вечером сегодня приду».

А потом, после этой школы, мое продвижение оказалось очень быстрым. Главный инженер этой партии собирался поехать за границу. Он, видимо, приметил меня и решил сделать своим преемником. Однажды вызвал к себе и говорит: «Слушай, ты как жизнь-то свою хочешь строить?». И постепенно подводит к тому, что надо бы в партию вступать. А он меня постарше был на 11 лет, воевал – фронтовик, летчик, сбивали его, а после войны закончил геологоразведочный факультет. В итоге убедил меня, и я стал кандидатом в члены партии. Потом оказалось, он мне не говорил, конечно, но он готовил меня, чтоб вместо себя оставить. Позже я стал главным инженером, потом начальником партии – в 30 лет. Я объединил две партии. Начальство отметило, что человек я прогрессивный, делаю все как надо. И предложили командировку в Гану. Это было интересно – мир посмотреть, на машину можно было там заработать. Поехал, но прошло около пяти месяцев и там произошел вооруженный переворот, и нас депортировали оттуда.

– Вернулись домой после этого?

– Я был в должности технического руководителя буровых и горных работ и вместе с главными специалистами задержался в Москве, чтобы написать отчеты о проведенных работах в министерстве. И во время этих процедур подходит ко мне мой руководитель Георгий Михайлович Ауслендер и говорит мне: «Слушай, Слава, готовится контракт в Иран на проведение геологоразведочных работ. Мне предложили, и я дал согласие лететь туда руководителем группы советских специалистов. Так я просил, чтобы со мной поехали четыре человека – два механика, доктор и ты». Я согласился, не хотел возвращаться в Полевской, потому что на моем месте уже работал другой человек, его сдернули с места. Меня отправили домой и сказали «жди». Я вернулся, пришел к первому секретарю горкома партии, он спрашивает, чем заниматься буду. Я отвечаю, что в Иран поеду. «А может, тут останешься?». Убеждал меня, что я работаю лучше, и прочее, но я отказался, сказал, что поеду в Иран.

А пока контракт ждал, надо было где-то работать, процесс был не быстрый. В каждую страну нужно было массу процедур сделать, прививки. Полгода я исполнял обязанности начальника Высокогорской ГРП в Нижнем Тагиле, никто не подозревал, что такое дело. В конце концов мне пришла красная телеграмма: «Быть послезавтра в Москве». Я пришел на работу, вызвал главного инженера, сказал ему и поехал. А в Иран приехал и думаю: «Ну какой же я дурак, ну был же, чего еще надо, тоска какая». Не понимаю людей, которые наворовали денег и живут в Лондоне. Что наворовал – это понятно, но жить за границей – это ужасно. Я в общей сложности отработал пять лет за границей – в Гане, Иране и Эфиопии. Дом есть дом.

– Что было самое сложное для вас в работе за границей?

– В Иране сложность была в том, что начинали все с нуля. Базу производственную, людей учить этому делу, обеспечивать материально-техническое снабжение. Инструменты, оборудование везли из СССР, были сложные организационные дела, но самое главное – кадры. Сложно, с одной стороны, что само по себе заграница. А во-вторых, это горная страна. Поселок у нас находился на отметке 1750 метров, а все работы велись в районе 2 тыс. метров. Я курил тогда. Если надо ехать на объект, я ездил вечером обычно. Пачку сигарет кладу в бардачок «Лендровера», поднимаешься – не хочется даже смотреть на сигареты. Ну, а там разговоры, переговоры – и со временем приходишь в себя, все курили тогда у нас. Сказывались эти условия. Но работа была очень интересная. Они к нам относились всегда очень хорошо.

Зависит все от того, как ты сам себя покажешь. Когда я уезжал из Ирана, меня никто и никогда не провожал, как они тогда. Просто потрясающее что-то было. Потом в другой командировке, в Эфиопии, я случайно встретился с одним человеком, который на моей должности работал в Иране, приезжал через два или три срока. Он мне говорит, что обо мне чуть ли не легенды ходят в Иране. А я ничего такого не делал, просто работал как работалось.

«Ничего нет, но надо с чего-то начинать»

– А когда обратно вернулись, много времени прошло, как устраивались на «старом новом» месте?

– Из Ирана я вернулся, у меня были планы определенные – старшего сына надо было в школу отправлять, он же без меня жил с бабушкой, пока я две командировки был за границей. А здесь я приехал, пришел в областное геологическое управление, но начальства не оказалось на месте. Я зашел к начальнику производственного отдела, мы были с ним знакомы, он из Ивделя приехал. Он сказал, что знает, что меня ждут, но предложил свое прежнее место, а я отказался – там одни лагеря были. Я ему объясняю ситуацию, что у меня старшему сыну в школу надо, он вторую командировку без меня, а надо уже устраиваться, чтобы дети учились, чтобы при мне были. Он предложил на следующий день зайти, а я в этот же день встретил знакомого моего отца, который пригласил меня встретиться с главным инженером главка Минцветмета СССР Максимовым Владимиром Алексеевичем. Ситуация была какая: за несколько лет до этого ликвидировали все отраслевые геологоразведочные организации, создавали совнархозы. Однако структурные перестройки закончились, все стало возвращаться на круги своя, и снова в отраслевых министерствах стали создавать геологоразведочные организации. Министр цветной металлургии СССР решил создать пять организаций, в том числе одну из них на Урале. И вот вместе с Максимовым на встречу пришел человек из Москвы, который искал людей, несколько собеседований провел, но их «развернули» из Москвы. Познакомились с этим человеком из Москвы – его пригласили на должность главного инженера главного управления геологии Министерства цветной металлургии СССР. Он предложил мне любую руководящую должность во вновь создаваемой организации. Я засомневался, для меня это все было неожиданно. «На самом деле же еще ничего этого нет?» – «Ничего нет, но надо с чего-то начинать. Лучше, наверное, начинать с вас». Я попросил время подумать, посоветоваться с женой и родителями. Он дал мне сутки, за это время я успел съездить в Верхний Уфалей, где жили родители, со всеми поговорил, и все поддержали. На следующий день возвращаюсь, Максимов мне говорит, что они навели справки обо мне и предлагают должность начальника Уральской геологоразведочной экспедиции. Так я стал работать в Верхней Пышме.

– И проработали там следующие 20 лет?

– И проработал следующие 20 с лишним лет. Я создал организацию, которая превзошла трест «Уралцветметразведка», ликвидированный в 1957 году. Мы добивались очень больших успехов в геологоразведке. 1 сентября 1969 года я приступил к исполнению обязанностей – у меня была комнатка, метров 10, там был стол, стул и два стула для посетителей в здании рудоуправления в Верхней Пышме. Я работал всегда на перспективу, планы завышал, народ постоянно держал «в напряге», постоянно получали премии. Организация достигла численности 1,5 тыс. человек, но они были разбросаны в Свердловской, Челябинской, Оренбургской областях, в Башкирии, в Грузии пять лет работал геофизический отряд. Было очень интересно в профессиональном плане. Года через четыре, когда все наладилось, мне на какой-то период стало скучно. А потом появились другие варианты расширения работ, я в них опять погрузился.

«Из геологов депутатов еще не было»

– Вы проработали там 20 лет, как оказалось, что вы занялись политикой? Или политика занялась вами?

– 1989 год. Перестройка забуксовала, стало понятно, что это одна болтовня. Мало того, что все делал товарищ Горбачев шиворот-навыворот, он еще и пытался узурпировать власть. Впервые он ввел должность для себя генерального секретаря Центрального комитета партии. Потом – президент СССР. И все это в одних руках, причем в руках, которые не способны такую власть использовать. В 1988-м прошли союзные выборы – с одной стороны, вроде бы демократические и свободные, с другой стороны, были квоты от партии, профсоюза и т. д. – по ним становились депутатами СССР. Горбачев председательствовал на съездах, и там-то демократия «пошла в полный рост». Депутатам приклеили ярлык «народных», потом в республиках решили провести выборы. Это были первые действительно открытые демократические альтернативные выборы народных депутатов РСФСР всех уровней – от Москвы до самого маленького поселка. До этого партийные органы распределяли, куда какого кандидата, а здесь стало все «по-взрослому».

Каждая организация, трудовой коллектив имели право выдвижения. И мне предложили двинуться в это дело, потому что оказалось, что никогда никто из геологической среды ни на уровень республики, ни на уровень Союза не избирался. «Будешь первым». Я подумал, почему нет. В это же время Горбачев подписал указ о награждении группы геологов «Уралцветметразведки» за выдающиеся достижения в области геологоразведки, который я инициировал. Когда я пошел на выборы, я был членом горкома КПСС, был председателем бюджетного комитета в горсовете Верхней Пышмы.

Я пошел на выборы только с намерением что-то сделать для геологии, но я не представлял, какое множество проблем, которые необходимо решать на месте, где человек живет, потому что никто не приедет из Москвы, не накормит, не напоит, ни молока, ни мяса, картошки не даст – все на месте надо делать. Когда я избирался, было еще три кандидата. Первый – директор завода из Верх-Нейвинска, солидный мужик. Второй – директор школы из Невьянска, и он исключительно предан был демократическим принципам. Он так и выступал: «Бориса Николаевича знаете? Я полностью разделяю его мнение». А я не разделял его точку зрения, ни тогда, ни сейчас. Я никогда не озвучивал популистских обещаний, я говорил абстрактно: «Сделаю все, что в моих силах, буду стараться». Я предполагал, что будет море проблем, и говорить, что ты сейчас пойдешь и что-то решишь, – это идиотизм. А когда я стал депутатом, то увидел, что проблем-то не море, а гораздо больше.

В первый тур вышли мы вдвоем – директор школы из Невьянска и я. Он меня обгонял на 20 тыс. голосов. Первый секретарь городского ВЛКСМ предложила организовать встречу молодежи со мной. Там были всякие ребята, кто-то начал провоцировать, скандалить, и она их приструнила, говорит: «Давайте конструктивно говорить, не для споров собрались». И у нас получился хороший очень разговор. Приняли решение, что каждый в своем округе будет работать, агитировать за меня. В конечном итоге на 2 тыс. голосов я выиграл и стал народным депутатом РСФСР. Все было по-честному, все в открытую. У меня был плакат – тысяча штук отпечатано, вот и вся агитация, причем делалось все за государственный счет. Я не освобождался от работы, и я пользовался служебной машиной, чтобы успевать везде, бумаги подписывать, встречи, руководство осуществлять.

Я одновременно избирался в депутаты РСФСР и в городской совет. Было 125 депутатов. И мне говорят, что пора готовиться стать председателем Совета народных депутатов. Выборы прошли, создаются комиссии по формированию всех должностей в горсовете. Важно, что все 125 человек прошли на альтернативной основе, не было такого, чтоб кто-то один был в бюллетене. В этом плане это были первые такие выборы, и они были такие честные, такие демократические, каких не повторилось больше никогда.

«Первым делом перерезал провод прямого телефона в горком партии»

– Что дальше происходило?

– Я написал заявление в Министерство металлургии. Это была настоящая империя, и в этой империи среди геологов мы были ведущей организацией. Я собрал пять человек, четверо из них были кандидатами на мою должность, и стал обсуждать с ними вопрос, кто меня заменит. Один вариант – приглашать со стороны, второй вариант – кто-то из наших. Вариант первый отклонили сразу, я согласился. Я им сказал, что не знаю, куда иду, что там произойдет, но пообещал, что буду биться, хоть пока и не знаю, за что. Выбрали, кто меня заменит, и самое главное, что они сохранили организацию, пусть это сейчас и акционерное общество. Таких организаций на всю страну были единицы. Замминистра заявление мое подписал, написал благодарность за многолетнюю самоотверженную работу. Я попрощался и ушел навсегда. На следующий день пришел в горисполком, сел в кресло. Тишина. Там была телефонная связь с первым секретарем горкома партии: снимаешь трубку – он отвечает. Я попросил ножницы у секретаря и лично сам провод перерезал. И стал работать.

– Было ощущение катастрофы надвигающейся?

– Не то чтобы катастрофы, но обстановка была очень плохая с продуктами питания. Очереди за молоком, мяса никакого не было. Птицефабрика «Среднеуральская» есть, а мясо куриное делят в облисполкоме на душу населения, независимо от того, где человек живет – в Ивделе, Таборах или Среднеуральске. Я приехал к зампреду Осинцеву. Говорю ему: добавь хоть пару килограмм на человека. Он говорит: мне все равно, где фабрика стоит, мне нужно всех накормить. Я его убеждаю: мы птицефабрику эту строили всем миром. А был проект расширения фабрики, и он мне предложил этим заняться. Спустя какое-то время приходит ко мне директор Среднеуральской птицефабрики и говорит: «Вячеслав Сергеевич, я закрываю цех убоя». – «Как так?» – «Денег нет». Я возмутился – зачем останавливать, буду деньги искать. Спрос был колоссальный, он открыл магазин при птицефабрике, так там постоянно очередь стояла, разбирали курицу. Так и договорились: я ему деньги найду, а он город накормит. А где деньги – в бюджете только можно брать. Еду к начальнику финансового управления, Шипицын Юрий Николаевич был. Проблемы сыпались каждый день, а возможности по решению убавлялись. С бюджетом тоже понятно – страшная инфляция, поступлений в бюджет тоже было по минимуму. «Уралэлектромедь» начала торговать продукцией, денег для того чтобы рассчитаться с городом, у них хватало, несмотря на все сложности. Я с ними разговаривал сурово, даже очень. Они мне иной раз говорят: это мы не будем делать, я им отвечаю, что если не будете, то и вас здесь не будет. Все заканчивалось тем, что они перечисляли деньги. И в итоге реконструкцию птицефабрики мы провели на бюджетные деньги, молокозавод достроили – один из лучших молокозаводов в области. По планам должно было 18 таких быть, а построили наш, в Кушве и в Ирбите.

«Самое главное, чтобы Верхняя Пышма стала самым процветающим городом»

– Как с областью отношения выстраивались, были ли тогда с Росселем знакомы?

– Мне были важны финансовые вопросы, я их все решал с Шипицыным. А с Эдуардом Росселем отношения выстраивались рабочие. Меня избрали тогда мало того что депутатом РСФСР, так еще избрали членом Верховного Совета. Говорили, что это на неосвобожденной основе, что можно приезжать, можно не приезжать. Я подумал, что это все пригодится мне дома – лишние полномочия. Так оно и получалось, у меня были особые взаимоотношения с областью, потому что я был депутатом России, это имело значение. А оказалось, что всеми организационно-техническими вопросами занимался Хасбулатов, и пленарные заседания Верховного совета шли пять раз в неделю – с понедельника по пятницу. Если в пятницу пораньше уедешь, а там, как правило, сидели допоздна, переголосовывали какие-то вопросы, – на следующий день в «АиФ» публиковался список «врагов прогресса», которые покинули заседание. Через год я был вынужден освободить себя от этой должности. Это вызвало, мягко говоря, непонимание коллег, они воспринимали так, что если человек отказался от жизни в Москве, то он дурак. А я им всем говорил, что для меня самое главное, чтобы Верхняя Пышма стала самым процветающим городом, надо мной смеялись.

Через месяц-полтора после избрания в горсовет я вызвал к себе председателя исполкома, и мы с ним пришли к выводу, что председатель ответственен за все, а полномочий нет никаких. И решили, что лучше объединить полномочия на одном посту. Он предложил мне этот пост занять, я поначалу отказывался, но потом согласился. Я собрал президиум горсовета, спросил их мнение. Они предложили упразднить исполком, а я им – передать все полномочия горисполкома. Они согласились, если будут под моим руководством. Объявили внеочередную сессию, а я, чтобы решить этот вопрос, поехал договариваться к Росселю. Я ему пояснил наше предложение, он поддержал. Я пригласил его, но у него график был расписан, не получилось приехать, провели без него и проголосовали все за. Все, кроме одной женщины, которая всегда против голосовала. Время показало, что делали правильно, и работал этот президиум эффективно, когда отладили этот механизм. Потом уже, спустя 17 лет, меня пытались привлечь к ответственности уголовной за превышение полномочий, нашлись люди, которые копали, но это ничем не кончилось.

Была еще одна интересная история, что мы делали. Однажды ко мне пришли два сотрудника правоохранительных органов и предложили в Верхней Пышме создать батальон патрульно-постовой службы, по принципу примерно как муниципальная милиция в США. Ситуация была сложная, заводы стояли со стратегической продукцией, начались проблемы с наркотиками. Я спросил, что для этого нужно. Первая проблема оказалась в том, чтобы набрать 150 человек, которые были бы «добрыми», потому что известно, какие люди бывают в этих структурах. Они пообещали, что людей подберут, но нужна материальная база. Это я взял на себя. Пригласил руководителей «Уралэлектромеди», они мне и говорят: «А тебе зачем, Вячеслав Сергеевич, эта головная боль? Давай мы им зарплату будем платить». – «Ну вы придумали. А за кого вы меня считаете? Тогда у нас вообще ничего не будет». Я предложил им купить оружие, рации, средства связи, бывший детский садик переоборудовать, форму, а содержание остается за муниципалитетом. Я Росселю сказал, тот поддержал, и этот батальон был создан и остался единственным не только в области, но и в России, насколько я знаю. Я взял помощника по безопасности, экс-подполковника ФСБ, и он мне каждый день докладывал о всех внутренних делах.

По многим делам с Росселем мы контактировали. По птицефабрике еще такая история была. Нужно было закупить голландскую линию для цеха убоя, тогда стоила она 3 млн долларов – сумасшедшие деньги по тем временам. Оплачивал ее Верхнесалдинский титан-магниевый комбинат, а когда все оплатили, она застряла на таможне в Екатеринбурге. Таможня не отдает, потому что нужно оплатить еще какие-то сумасшедшие деньги, несколько сотен миллионов. Директор пришел ко мне, рассказал об этом. И говорит: ну такие дела, может, заплатим? Стали выяснять, что надо, и оказалось, что им нужно письмо от Александра Шохина, он тогда был зампредседателя Совета министров. В его функциях была, помимо прочего, таможня. И нужно письмо от главы администрации Свердловской области. С Росселем мы это письмо сделали, он подписал, а я повез на съезд. На съезды всегда приходило все правительство, председатель правительства был, заместители – тогда это было гораздо проще, чем сейчас. Там я нашел Шохина, он мне пообещал на следующий день, но не пришел. На третий день пришел, подписал на письме от Росселя в таможню «решить». Я отправился с этим в таможню. Директор птицефабрики, как оказалось, уже больше месяца в Москве держит человека, который в министерствах ищет подходы, мы с ним созвонились, он меня встретил, и поехали мы в Таможенный комитет. У меня времени полтора часа, за это время надо вопрос решить. Пришел к секретарю начальника комитета, а его нет. Она меня отвела к его заместителю, я ему показал письмо, и он мне говорит: «А вы в миру-то какую должность занимаете?» – «Администрацию возглавляю в муниципалитете». – «А у вас времени много, что ли? Что вы ко мне пришли?» – «Послушайте, сэр. Я пришел к вам не оттого, что у меня времени много, у меня его вообще нет, а пришел потому, что бардак у нас в стране и жизнь заставила. А если бы не депутатский значок, я бы вообще никогда не пришел. У меня человек второй месяц у вас в прихожей сидит». Он извинился и говорит: «Вячеслав Сергеевич, да ведь это дело выеденного яйца не стоит». При мне он берет трубку и звонит в Екатеринбург на таможню и приказывает немедленно все отдать. Вот такой бардак был. Приходилось толкаться, взаимодействовать, заниматься такими вещами. Почему у нас все получалось в итоге-то. Желание было сделать вопреки всему – и ситуации, и здравому смыслу. Не было никакого личного, корыстного интереса.

В 1993 году запустили в ноябре реконструированную птицефабрику. Директор предложил Росселя пригласить, но только в выходной день: «Вдруг не пойдет – техника новая, сложная». Договорились, и буквально через день или два Росселя снимают с работы. Ну, мы решили, что Росселя уволили, но ведь он живой. Его, наоборот, надо вдохновлять, поддерживать, и решили все равно его пригласить. Я звоню Эдуарду Эргартовичу, тот не отвечает. Через Трушникова я договорился, чтобы организовать визит Росселя в указанный день. Встретили их, я поднял весь свой батальон, милиция была, с мигалками встречали на проспекте Космонавтов. Я показал им Дом правосудия, который мы перестроили из здания, которое предназначалось под горком партии – он почти достроен был, чистовую отделку делали. Потом сказали, что это лучшее подобное здание из всех дворцов правосудия в подобных городах в стране. Я хотел Эдуарда Эргартовича поддержать в этот момент. Повез его посмотреть этот объект – это было уникальное строительство в тот период. Трушников спрашивает: «Когда сдавать собрался?». Говорю: «В этом году». Тот недоверчиво так: «32 декабря?» – «Зачем 32 декабря. В последний рабочий день сдам». – «Да ни в жизнь!» – «Приезжай, увидишь». Для нас это было дело чести, мы пригласили на открытие министра юстиции, был тогда Юрий Калмыков. Когда они приехали в январе, они были потрясены. В конце концов мы привезли Росселя на птицефабрику, там была просто фантастика – автоматическая разделка, раньше это женщины в фартуках делали, антисанитария была такая. Россель благословил это дело. Так и жили.

Продолжение интервью читайте завтра, 1 августа. 

Фото: Евгений Поторочин / ФедералПресс