​«Сегодня в России нет публичной политики – она находится под запретом»

Перемены происходят постоянно: принимаются новые законы, сменяются чиновники, появляются новые лидеры общественного мнения, фиксируются новые волны и штаммы COVID-19, меняются разные тренды в моде, книгах, музыке, придумываются новые соцсети – мир не стоит на месте. Вместе с ним меняется и Россия. О том, в какой стране сейчас мы живем, как влияют медиа на популярность политики и в чем не прав белорусский комик Слава Комиссаренко – в интервью УралПолит.Ru с российским политологом, журналистом и филологом Кириллом Роговым.

Кирилл Юрьевич, как вы думаете, что собой представляет современная Россия?

– Мы живем в авторитарном государстве, и надо сказать, что среди постсоветских стран, которые раньше были республиками СССР, таких половина – примерно 7 из 15, то есть мы не одни. Это четыре страны Центральной Азии, Азербайджан, Беларусь и Россия. Это такие персоналистские авторитарные режимы. Таких режимов в мире много – мы один из них.

Другие страны постсоветского пространства: часть из них являются демократиями – это Балтийские страны, а часть из них – я такие режимы называю конкурентными олигархиями. Это режимы, где нет консолидированной демократии. Их от нее отличает очень много, но в то же время это режимы с гораздо более плюралистической политической культурой – там есть сменяемость власти. Это Украина, Армения, Грузия и Молдавия. Интересно, что Россия в 90-е годы была похожа на эти страны, то есть на такие конкурентные олигархии. В 2000-е такой режим начинает эволюционировать в персоналистский авторитаризм. Мы видим, что он не очень устойчивый, достаточно внутренне конфликтный. Только за последние полтора – два года мы видели острые конфликты, которые возникают в Беларуси, в Казахстане и в России. Это связано с тем, что часть населения чувствует себя не представленными в политической системе, чувствует, что решения принимаются помимо них и чувствует, что система очень коррумпирована и создает для себя такой круг «своих», которые обогащаются, и исключают из него большую часть населения. Мы чувствуем некоторое ощущение кризиса этих режимов. Это не полноценный кризис, но это предощущение его появления.

В интервью один белорусский комик, Слава Комиссаренко, высказал мнение, что протесты в Беларуси – это как четвертый сезон сериала борьбы с режимом, а Россия находится лишь на первом. Согласны ли вы с этим?

– Нет, конечно. Беларусь отстает от России в этом деле. Там первые серьезные протесты состоялись в 2020 году. Более того Беларусь не переживала массовую политическую мобилизацию, демократическую мобилизацию в 1990-1991 году, когда в России она присутствовала. В России история протестов, массовой политической активности гораздо глубже, чем в Беларуси. Это скорее Беларусь идет по следам России.

Есть ли способы борьбы с «клановостью», которая сейчас существует в России?

– Власть не сменяется – это факт, но эта борьба может быть длительной. Это не значит, что если скажу, что надо бороться – все будут бороться, не надо бороться – не будут. Это не от нас зависит. Массовые мобилизации, массовые возмущения существуют сами по себе. Они существуют сейчас в России по нескольким причинам.

Заметьте, в 2000-е годы никто не боролся с коррупцией и с этими кланами, и это было связано с двумя обстоятельствами. Во-первых, тогда еще эта система, по крайней мере в России, так не окуклилась, она была более открытой. Во-вторых, был экономических рост. То же самое в Казахстане – был экономический рост, и в Беларуси был экономический рост. Люди в ситуации роста терпели, но дивиденды этого роста распределяются не совсем справедливо и пропорционально. Мы все растем, лучше живем, но кто-то строит себе дом в Испании, кто-то – замок в Швейцарии, а кто-то просто купил квартиру получше, переехал из «двушки» в «трешку». Все в общем-то довольны, хотя это распределено не справедливо. Когда рост прекратился, в 2010-х годах, рост замедлился, то проблема стала ощущаться гораздо острее. В то же время эти режимы окукливались и создавали закрытые клубы бенефициаров экономического роста и вообще экономической жизни, создавали мощные кланы, семьи.

И вдруг мы видим, что не только в России, которая всегда была более демократической страной, скажем, чем Казахстан, но и там уже есть поколение, которое страшно возмущено этой семейственностью, клановостью, что просто стоит им поперек горла. Это такой общий тренд. Посмотрим, что дальше с этим будет происходить. Я не могу назвать тот или иной исход, но мы понимаем, что ситуация воспринимается значительной частью населения как неправильная, и она будет дальше порождать конфликты.

Как вы относитесь к идее Российской империи?

– Это тема последних дней, недель, месяцев. В начале 2000-х годов, когда начался экономический рост, во всех постсоветских странах была довольно сильная ностальгия по СССР. Казалось, что главная мечта консерваторов, сторонников российской великодержавности, для тех, кому очень важно понимание России как великой державы – для них был предел мечтаний в том или ином виде воссоздание частичного Советского Союза. Этот план не удался.

Путин подступал к нему в некоторых вариантах два раза. И оба раза наталкивался на – не буквальное воссоздание, а создание некоторого подобия, некоторого союза вокруг России – наталкивался на сопротивление ключевой страны в этой истории – Украины. Это самая крупная постсоветская страна после России с самой мощной промышленностью. В результате в 2014 году идея создания такого союза, некоего подобия СССР, вокруг России, умерла, когда Путин сделал ставку на другую стратегию – на отторжение некоторых территорий Украины, которые можно помыслить как некогда принадлежащие Российской империи. Это такой альтернативный проект консерваторов – вместо Советского Союза, который воссоздать невозможно, можно заставить вернуть какие-то земли, которые раньше мыслились как русские. Это проект не обладает какой-то мощной витальностью, как мне представляется, но он стоит на повестке дня у некоторых людей, консервативно настроенных. И он является фактором давления России на сопредельные государства.

Я думаю, создать Российскую империю невозможно, хотя у этой идеи может быть даже какое-то историческое обоснование. Действительно, какие-то земли всегда входили в Россию и не входили, скажем, в Малороссию, а стали частью Украины в советское время. Вообще, эти искусственные образования, их контуры были созданы в советскую эпоху и советскими вождями и по своим довольно сложным идеям. Но дело в том, что современный мир весь состоит из этого, из каких-то старых территориальных претензий. Разрешить это невозможно, это страшно взрывоопасно, конфликтно и не ведет к добру ни для одной сторону.

Вернемся к теме первого вопроса... Что сегодня собой представляет современный политик?

– Он – никто. Сегодня в России нет публичной политики. Она находится под запретом. В странах авторитарной гегемонии, в странах, которые предоставляют собой консолидированные персоналистские авторитаризмы – там практически нет публичной политики. Власти, с одной стороны, такую политику, электоральную, системную, превращают в ноль, а с другой стороны, они запрещают уличную политику, запрещают реальную оппозиционную политику, сажают оппозиционеров в тюрьму. Поэтому сфера публичной политики у нас официально отсутствует. Она, конечно, есть в той оппозиции, которая существует, в том сопротивлении, которое население оказывает режиму. Однако говорить сегодня о российском политике трудно, потому что это очень противоестественная среда. Она находится под очень большим давлением.

Кто у нас сегодня политик? Безусловно, это Алексей Навальный. Безусловно, это Путин. Это люди, которые обращаются к каким-то своим крупным аудиториям. У нас есть такие нарождающиеся политики разного плана, которые как бы такие народные «Навальные». Такие люди левых популистских взглядов, но их антирежимный, антиклановый, антикоррупционный дискурс население готово воспринять. Но они тоже находятся под давлением. У нас сегодня плохо с политикой.

Люди, которые сегодня находятся во власти – профессиональные карьеристы. В таких странах политика строится по принципу клиентела – такая системная политика. Это люди, которые поддерживают власть и имеют намерение, цель – получить что-то взамен. Например, укрепить свои бизнесы, участвовать в закрытом разделе «пирога». Это не люди, которые нужны электорату и которые ориентированы на электорат.

Вы говорили про Алексея Навального. Может ли сейчас возникнуть новый Навальный?

– Во-первых, может, но возникнет или нет – это складывается само. Сейчас немало людей, которые вполне перспективны и которые обладают какими-то навыками, вызывают доверие у людей, но им будет сейчас очень трудно. Потому что феномен Навального в значительной степени связан с технологическим прорывом социальных сетей и сетей третьего поколения. Власти во многих странах просмотрели это. В частности, власти в России были уверены в начале 2010-х годов, что их ресурс телевидения непоколебим и безальтернативен. Только в 2020-м году они осознали, что телевидение проигрывает социальным сетям – с ним определенного контингента они не могут достигнуть и, в частности, молодежь. Они не могут им «промыть» мозги, потому что молодежь знает, где этот «кран» и не встает под него – она интересуется совершенно другим. Навальный попал в этот зазор, когда власти не поняли той силы, которая поднимается за социальными сетями и что социальные медиа скоро будут конкурировать с телевидением. В 2020 году они это осознали, и сейчас начинается другая история, которая гораздо жестче, потому власти пытаются отыграть назад, то есть они пытаются ввести более мощную цензуру в социальных сетях и для тех, кто хочет заниматься политикой, повторить трюк Навального – для них создаются гораздо более высокие издержки.

Теперь нужна новая история, как когда-то власти что-то просмотрели, что-то не доучли, и на этом человек начинает расти, в какую-то щель пробравшись. Такие щели открываются часто.

Политик возникает не потому, что вдруг появился хороший человек. А раньше, что, не было? Это стечение политических, социальных структурных обстоятельств. Что ни на минуту не отрицает личных качеств.

На ваш взгляд, арест Навального, разгром «Мемориала» (организация, признанная иностранным агентом и ликвидированная по решению суда, – прим.ред.) – это следствие политических репрессий и цензуры?

– Безусловно, у нас есть политические репрессии. Они действуют довольно давно, но они приобретают все более серьезный и масштабный характер. Каждый раз политическим репрессиям симулирующий толчок дают протесты. Как развиваются эти события? В обществе есть негодование – мы уже об этом говорили – это живет, растет и выливается в протесты, но власти пока не готовы идти на диалог с этим протестом и считают, что могут подавить его силой. Каждый раз, когда они встречают протест, они начинают зажим по всему фронту. Так было в 2013 году и также было после протестов 2019-2021 годов.

Закон об иноагентах – это часть политической цензуры?

– Конечно, это часть и политической цензуры, и политических репрессий. Сегодня существует попытка создать системную машину политических репрессий. Она опирается на три понятия – «иноагенты», «экстремисты» и «нежелательная организация». Все это является эвфемизмами для слов «оппозиция» и «независимые медиа».

На ваш взгляд, как прошли выборы, которые состоялись в минувшем сентябре? Были ли они честными или, как считают некоторые, не совсем?

– Про это много написано. Мы довольно хорошо представляем себе, как искажаются выборы в такого рода странах и мы знаем, как это делается в России. Здесь есть несколько технологий. Первая – когда политиков не допускают до выборов. Это уже искажает их результат. Вторая, базовая, технология – это фальсификация. Прямые фальсификации в России составляют порядка 25-30% всех голосов. Особенность этой штуки заключается в том, что большая часть фальсификации совершается на определенных территориях, на определенных типах участков, то есть не всюду фальсифицируют. Например, есть в России республики и области аномального голосования, куда на выборы приходит 80% населения и 90% голосует за властного кандидата или за властную партию. На территории этих округов, республик и областей проживает примерно 17% избирателей России, но так, как известно, что голосовало 80% и 90% голосов отдано за «Единую Россию», то эти территории дают треть всех голосов партии.

В крупном городе, как например, Екатеринбург, много современных людей и бойкая продвинутая молодежь, а на выборы приходит примерно 40% жителей, а не 80% как там пишут. Примерно 33-35% из них голосуют за «Единую Россию». Хотя на этих территориях проживает больше 50% всего населения, они дают партии тоже треть голосов. Это такой механизм фальсификации.

Какой вы видите «идеальную» Россию? Что она собой представляет?

– Я не могу на этот вопрос ответить. На мой взгляд, идеальной России нет и не может быть. Какая идеальная Англия, какая идеальная Америка, идеальная Япония? Непонятно.

Конечно, в перспективе хочется, чтобы это была очень развитая демократическая страна с федеративным устройством. Но самое главное заключается не в этом, а в том, чтобы Россия была очень тесно интегрирована во внешний мир. Мы с вами находимся, можно сказать, в центре Евразии, и мы представляем себе, что это евразийская страна, которая соединяет в себе и Азию и Европу – она такая огромная. Но на самом деле, Россия очень маленькая страна. У нас на Западе находится Евросоюз. Евросоюз вместе с Британией – это полмиллиарда человек. Справа от нас находится Китай – это полтора миллиарда человек. Между ними 150 миллионов – наша страна. Она маленькая, она не может жить сама по себе. Она должна быть «пристегнута» к внешним рынкам, она должна быть в них включена. Именно большие рынки позволяют стране раскрыть свой потенциал. Даже какие-то очень специальные производства, если ты в них преуспел с большими рынками ты можешь их тиражировать, можешь много экспортировать, а на таком маленьком рынке как Россия ты мало что можешь экспортировать, мало что можешь реализовать.

Если Россия ссорится с Европой, отказывается от этого рынка в полмиллиарда человек, она становится маленьким придатком к китайскому рынку в полтора миллиарда человек. У нее нет большой альтернативы. Либо ты взаимодействуешь и с теми, и с другими – балансируешь, либо включаешься в европейский рынок, либо становишься маленькой провинцией Китая.

Что нас ждет в ближайшем будущем? Грядут ли какие-то перемены?

– Перемены могут происходить в любое время. Если мы говорим о выборах, которые состоятся в 2024 году, то выборы сами по себе не является механизмом перемен. Хотя они, безусловно, стимулируют какие-то процессы – это просто цикл. Но мы видим, что на примере ряда стран и, в частности, Казахстана, что совершенно внезапно они могут непонятно откуда возникать проявления этих кризисов. То есть понятно откуда, но это может быть очень внезапно и связано с какими-то не вполне понятными наружному наблюдению факторами.