Легенды уральской политики. Беседа пятая. Антон Баков: «Все мои действия имели далеко идущие последствия»

​Сегодняшний гость спецпроекта «УралПолит.Ru» личность столь же легендарная, сколь и уникальная. Будучи студентом, он организовал одно из первых в стране турбюро, получил контроль над крупнейшим аэропортом, стал автором устава и законодательной базы Свердловской области, успешный политтехнолог и деятельный участник борьбы между городом и областью. Об этом и не только – в эксклюзивном интервью «УралПолит.Ru» рассказал Антон Баков.

Сегодняшний гость спецпроекта «УралПолит.Ru» личность столь же легендарная, сколь и уникальная. Будучи студентом, он организовал одно из первых в стране турбюро, получил контроль над крупнейшим аэропортом, стал автором устава и законодательной базы Свердловской области, успешный политтехнолог и деятельный участник борьбы между городом и областью. Об этом и не только – в эксклюзивном интервью «УралПолит.Ru» рассказал Антон Баков.

Часть 1: Студент, экскурсовод, бизнесмен, депутат, политтехнолог

«Экскурсии в церковь-баню»

– В отличие от более старших коллег в политике, Вы уже со студенческих времен начали заниматься бизнесом – как Вы к этому пришли и с чего начинали?

– Я начал заниматься бизнесом потому что был беден, как церковная мышь. Родители, как тогда говорили, «инженегры» с Уралмаша, почти ничего не получали. Папа – кандидат наук, мама – заведующая лабораторией, а я женился в 18 лет и сын Илья родился, сейчас ему 32 года. Соответственно, нужны были деньги, мы халтурили, работали в стройотрядах, и все уходило, ничего не оставалось. Когда человек женат, у него не встает вопрос, куда потратить деньги. А когда вышли постановления по кооперативам, я понимал, что не потяну, например, общепит – для этого нужно помещение, кухня, продукты. Кроме туризма, по сути, ничего не оставалось, но и по туризму не было постановления, он не был разрешен. Но я решил трактовать расширительно, что «услуги» – это не только ремонт обуви, а еще и туризм. Я придумал экскурсию в Верхотурье, начал возить людей.

– Почему именно Верхотурье? Это довольно далеко и там было все разрушено?

– Именно поэтому. Никто больше не возил. Я туда приехал вместе с Лией Ефимовной Козыревой со Свердловской киностудии. Она снимала документальный фильм «Каждый выбирает для себя», у нее был отрицательный герой в виде мальчика, который снял с девочки шапку в подземном переходе и подарил ее своей девушке, а потом его осудили. И она пошла искать положительного студента УПИ и нашла меня. Так я стал героем фильма. Но ей нужен был какой-то фон, а я перед этим почитал про Верхотурье, ну и предложил туда съездить. Мы съездили, киностудия все оплатила, а я влюбился. Я ей рассказал все, что знал, она мне сказала, что это, по сути, готовая экскурсия. Так я и стал возить людей в единственную действующую церквушечку на кладбище, в детскую воспитательно-трудовую колонию на месте мужского монастыря, в женский монастырь, когда там был дворец пионеров и городская баня – прямо в храме. Но в баню я их не заводил, мы доходили до предбанника и я говорил: «Вот посмотрите – церковь-баня. Нигде в мире такого нет, уникальная вещь». Сейчас многое изменилось, в том числе, благодаря моим «детским» усилиям.

Кадр из фильма «Каждый выбирает для себя»

– Потом туристический бизнес вышел за рамки региона?

– Я был отличник, ленинский стипендиат, должен был защищать диссертацию. Я ее защитил, я – кандидат технических наук, правда сделал это через 12 лет после окончания института. Я не вышел по распределению после окончания института, к тому времени у меня уже было довольно крупное туристическое бюро, я возил людей в Таллин, в Ленинабад (Худжанд). Поскольку в советское время все было в дефиците, не исключая авиабилеты, я постепенно пришел к тому, что первым в советском туризме начал заказывать чартерные рейсы. Потом появились и международные чартеры. Так «закалялась сталь».

«Каменщика я завербовал за два часа в самолете»

– Один из самых известных ваших партнеров по бизнесу – Дмитрий Каменщик, человек из списка Forbes. Как Вы с ним познакомились?

– Мы учились с ним в одной школе – в 104-й. Он был на два класса младше меня. Никаких особых связей, «мохнатых рук» у него не было. В отличие от меня, он не женился в раннем возрасте, зато сходил в армию, после чего поступил на философский факультет в МГУ. Я его случайно встретил в самолете, когда мы летели из Москвы в Екатеринбург и за два часа я его «завербовал». Он ушел из МГУ, начал работать у меня, принимал иностранных туристов из Польши в Москве. У меня был очень странный маршрут, который диктовался ценами на билеты: туристы летели из Польши в Москву, откуда мы их отправляли через Ташкент в Индию. Вот он принимал их в Москве, отправлял в Индию и принимал обратно. Это был «мешочный туризм», главное, что нужно было тогда, побольше багажа помочь им провезти. Не до экскурсий тогда стало – пришли деньги, и духовность испарилась.

– Как вам удалось зайти в Домодедово, ведь это серьезная структура была, крупный аэропорт уже тогда?

– Это был очень крупный аэропорт по советским временам. Хотя люди тогда не так много летали как сейчас. Последние 25-30 лет – бум развития авиации, и он идет по всему миру. Сейчас, когда я летаю по разным странам, я практически не оказываюсь в тех аэропортах, которые тогда использовал. Франкфуртский аэропорт построили на моей памяти, аэропорт в Гонконге тоже новый. Все очень сильно изменилось, обновилось, в том числе у нас. Вместо тех, извините, сараев из профнастила, которыми были наш аэропорт Кольцово, да и Домодедово, выросли огромные, достаточно современные комплексы. Не без недостатков, но, тем не менее. Каменщик потратил на это всю жизнь, а я всего года три.

– В одном из интервью Вы говорили, что продали свою долю бизнеса Каменщику за 10 тыс. долларов. Действительно это так?

– Это не совсем правда. За 10 тыс. долларов я ему продал мою оффшорную компанию, которая называлась «East Line». То есть, по сути, бренд «East Line» был продан за 10 тыс. долларов. На самом деле покупка обошлась ему дороже.

– Не обидно, что продешевили, Каменщик сейчас долларовый миллиардер?

– Не продешевил, потому что тогдашние сотни тысяч долларов стоили не меньше, чем нынешние миллиарды. Тем более, я не очень понимаю, куда бы я эти миллиарды девал. А тогда деньги были очень нужны.

«Я увлекался политикой всегда»

– Вы вышли из бизнеса и занялись активной публичной политикой. Почему? Для Вас это неким закономерным ростом было?

– Я увлекался политикой всегда, и я готовился к тому, чтобы заниматься политикой. Я поддерживал Кудрина на наших первых демократических выборах еще в Верховный совет Союза. Я поддерживал Ельцина. Однажды, после беседы со мной два моих собутыльника в Верхотурье вышли на улицу и всю ночь писали на стенах древнего Кремля и местной администрации «Борис, ты прав». Меня это действительно интересовало, но я не с самого начала успешно попал в политику. В 1993 году я участвовал в довыборах депутатов облсовета и во втором туре, – тогда обычные выборы депутатов проходили в два тура, – проиграл директору школы с Юго-Запада. Я был таким наивным, что когда печатал свои агитационные газеты, половину места я отдавал ей – я искренне считал, что должны быть такие «равные условия». Это была «эпоха невинности». Потом, в 1994 году я сумел победить, после чего 14 лет проработал депутатом.

– Владимир Мостовщиков с теплотой отзывался о том времени, когда вместе с вашим комитетом по законодательству занимался разработкой областного устава и избирательного кодекса. Его чувства взаимны?

– Владимир Дмитриевич – очень культурный, очень умный человек. Думаю, ему было очень непросто работать со свердловской администрацией, которая всегда отличалась определенной быдловатостью. Но учитывая, что он был такой полковник с Туркестанского военного округа, и то, что он все делал очень вдумчиво, с военной основательностью – он стал локомотивом законодательного процесса у нас. Я думаю, он и по сей день – уникальный специалист. Но то что наша власть каждый день меняет избирательное законодательство, это не очень красиво, не очень хорошо.

– Вы не были профессиональном юристом, тем не менее, возглавили комитет по законодательству – почему именно эта сфера?

– Юристов тогда не выбирали – в думе вообще не было профессиональных юристов. Что касается комитета – о промышленности у меня тоже отдаленное было представление. Может быть, просто потому, что это был единственный комитет, где я мог стать председателем и стал. Банальный расклад голосов.

– Просто личные амбиции?

– В этом был заинтересован и Эдуард Россель, которому надо было запустить все законодательство для выборов губернатора, надо было принимать устав. Словом, это был ключевой комитет, а я был единственным, кто мог победить. На меня навалилось много работы. Когда шли заседания думы, семь вопросов повестки из девяти обычно докладывал я.

– Вы формировали в числе первых постсоветское законодательство, Свердловская область была тут в числе первопроходцев. Ощущаете ли вы себя «патриархом» законодательства?

– Безусловно. И как ни странно, это законодательство писали полковник советской армии Мостовщиков и будущий кандидат технических наук Баков. Это правда.

«В политтехнологиях я разбирался лучше, чем в металлургии»

– Вас часто включают в число наиболее эффективных уральских политтехнологов, как Вы к этому пришли, учитывая Ваше базовое образование и несвязанный с этим бизнес?

– Образование складывается из самообразования. Я хотел поступить и даже поступал на исторический факультет МГУ. Но мои школьные познания оказались недостаточными для поступления, я получил три балла за английский и поступить не смог. Я пошел по стопам родителей, – у нас целая династия, несколько десятков металлургов в семье. Когда у человека есть склонность, и он учится чему-то – проблем не возникает. Думаю, что к началу 90-х в политтехнологиях я разбирался уже лучше, чем в металлургии.

– Свои кампании Вы сами проводили в качестве технолога?

– Всегда. Я никогда не нанимал кого-то со стороны. Потом я работал не только на себя. После того, как Россель позвонил Чубайсу и сказал, чтобы тот «ни при каких обстоятельствах» не разрешал мне работать с СПС, потому что «Баков там такого наделает», Чубайс заинтересовался: «Ну-ка расскажите, что вы там такого хотите наделать?» После этого я стал уже федеральным политтехнологом СПС и оставался им вплоть до 2007 года.

«Я узнал совершенно другого Росселя»

– Эдуард Россель был спикером первого созыва областной думы…

– Да, причем, в том числе, благодаря мне. Я помню как он здорово перепугался, когда надо было голосовать за него или за Владимира Волкова, а мы с Александром Леонидовичем Бурковым немного не рассчитали. Мы решили покушать у моей тещи дома, покушали пельмешков, водочки немного и вальяжно, не спеша чуть не опоздали на заседание. Росселя чуть удар не хватил, он думал, что это политический демарш, что мы продались Страхову. Мы пришли, проголосовали и он стал председателем.

– Как у Вас с ним личные отношения складывались, насколько он был сложным человеком, руководителем?

– Россель – очень сложный человек, как любой из нас. На мой взгляд, выражение «простой человек» звучит ругательно. Простых людей не бывает. Росселя жизнь ударила очень сильно. И то, что он сумел выстоять и сумел вернуться в политику, это о многом говорит. Тогда это еще можно было – вернуться. Помните, Руцкой вернулся после своего страшного падения, поработал губернатором Курской области, Юрий Лодкин в Брянской области, которого за руки и за ноги вынесли из кабинета, тоже сумел вернуться. Это было время, когда люди, у которых была закалка, которые не ломались, они могли, за счет своих качеств, вернуться. Россель переломил себя. Я познакомился с ним, когда стал депутатом. Я узнал совершенно не того Росселя, какого знали люди, которые работали с ним в облисполкоме. Они знали типичного советского начальника. В 1995 году, когда он выиграл на выборах губернатора, он постепенно стал возвращаться к доктрине «Я начальник – ты дурак», и наши отношения стали портиться. Но у нас действительно была коалиция, когда мы работали в думе, а его политическое будущее висело на волоске. Тогда он был, вероятно, самый тактичный руководитель, во-вторых, ни в коем случае не единоличный лидер. При нем в первый и в последний раз в Свердловской области была какая-то реальная коалиция, которая обеспечивала большинство в две трети, чтобы принять устав. Это было сложнейшей задачей, потому что люди были абсолютно разные. «Преображение Урала» на первых выборах из 28 мест получило три, а 25 получили люди, которые вообще никакого отношения к Росселю не имели. Кто-то сталкивался с ним по работе, кто-то даже не сталкивался, и чтобы всех этих людей превратить в союзников Россель проделал уникальную работу, аналогов ей я не знаю, я его глубоко уважаю. А то, что коалиция распалась, когда он стал губернатором, и мы все стали ему не нужны, это обижало меня только по молодости. Теперь я гораздо спокойнее к этому отношусь.

– Можете сравнить первый созыв и нынешний – насколько они различны по своей природе?

– Большинство людей тогда были абсолютные «совки», и их очень сложно было подвигнуть на что-то новое. В этом смысле, такие люди как я, Бурков, которые не имели отношения к советскому партийно-хозяйственному аппарату, мы были носителями другой модели поведения. И очень сильно влияли на депутатов старшего поколения. Но тогда никто не ожидал, что такая дума будет способна изменить политику региона.

И Страхов, который, тогда руководил областью, был абсолютно прав, когда говорил, что не понимает, зачем надо работать с думой, потому что она ничего из себя не представляет. Он отправил в областную думу своего самого нудного, тупого, антипатичного зама Николая Воронина, который очень сильно способствовал антистраховской мобилизации, потому что он вызывал неприязнь к себе своими бесконечными высказываниями по любому поводу. Представьте: сидит представитель губернатора, у него есть кнопка. Нажми ее один раз и скажи что-то дельное. Но когда человек нажимает ее семь-восемь раз за час и несет какую-то ахинею… Депутаты объединились в ответ на эту антисимпатичность Воронина. А мы с Бурковым просто не прогибались. Мы отличались определенной безбашенностью, связанной с нашей политической неопытностью, поскольку пришли из бизнеса. Мы просто посылали представителей администрации, которые пытались на нас давить. И матерые опытные депутаты с удивлением видели, что и действующего главу области можно послать на фиг. И что? А ничего! Как вы понимаете, ни до, ни после такого не было.

– Все говорят сейчас о расцвете демократии в 90-х и подобных вещах. Можно ли сказать, что в той думе был такой дух подлинной демократии, не ограниченный бюрократическими и партийными рамками?

– У нас было три председателя колхозов. И они все стали революционерами. Я думаю, это заслуга Росселя, ну и, отчасти, моя. Как председатель колхоза может быть революционером? Но они были, были в нашей коалиции. У нас были директора заводов. Как может абсолютно «красный» директор вступить в революционную политическую коалицию? Это был удивительный, совершенно новый опыт для всех участников. Повторюсь: такого, как тогда, не было ни до, ни, конечно, после. Потом все вернулось на круги своя. Все мы знаем наших нынешних «революционеров», как они вне зависимости от своей партийной принадлежности, умеют делать «одобрямс». А тогда на короткий период времени в узком кругу людей мы это переломили.

«Уральские франки – это было гениально»

– Вас с Вашими франками давно и прочно увязали в общественном мнении с проектом «Уральской республикой». Какая реально Ваша роль была в этой истории?

– Формально, никакой, потому что я проиграл те выборы директору школы и не попал в тот самый провозгласивший республику облсовет, который спустя три месяца разогнали. А фактически, она была заметной, потому что облсовет ничего не сделал, кроме принятия конституции, которая впоследствии, сильно перелицованная, стала уставом Свердловской области. А в целом, это было такое верхушечное движение, во многом, я считаю, связанное с провокацией Росселя, который очень хитро лавировал между Москвой и облсоветом и в конце концов, не вылавировал. Я тогда, уже после Верхотурья, увлекался уральской айдентикой. Мне важно было издавать журнал «Уральский областник» – четыре номера вышло за мои деньги, полностью все содержание мы делали на коленке. Мы выпустили эти уральские франки, придумали уральский флаг бело-зелено-черный. Это мой вклад. Сейчас, когда вспоминают Уральскую республику, конечно, вспоминают вовсе не устав, а то, что делал я. Но формально к Уральской республике я не имею никакого отношения.

– Уральские франки – авантюра?

– Я считаю, это было гениально. Ну кто еще в 1991 году, а мне тогда было 25 лет, мог выпустить уральские франки? Причем, их напечатал Гознак в Перми.

– А почему, кстати, именно франки?

– Ну, марка – как-то не очень хорошо. Германию мы тогда не очень любили, да и сейчас войну вспоминаем, наверно, даже чаще, чем тогда. Доллар – тоже. Нужно было подчеркнуть, что это валюта. Если бы я придумал какую-то «баковку» – это бы не воспринималось как валюта. А уральский франк – это нас сразу интегрировало. Тогда франков было море – были франки КФА в Западной Африке, бельгийские франки, французские, швейцарские. Сейчас только швейцарские и африканские остались и прекрасно себя, кстати, чувствуют.

А то, что я сумел еще обеспечить оборот этих франков с 1997 по 2000 годы на Серовском метзаводе – это, я считаю, выдающееся достижение. Во-первых, это очень помогло заводу. Тогда был дикий кризис ликвидности, денег не было – не было такого, чтобы ты выдал зарплату всем работникам, а они пошли и потратили. Зарплата всегда отставала от потребности людей. С франками люди могли кушать в течение месяца, а потом мы просто выдавали им чуть меньше денег. Когда я пришел на завод, у меня в 11 столовых кушало 15 человек в день, а через три года мы кормили 10 тыс. человек ежедневно. Я считаю, что уральские франки выстрелили, причем дважды.

– Были ли какие-то претензии по этому поводу со стороны силовых структур?

– Когда я печатал, у нас еще не было Конституции 1993 года, которая объявила рубль единственным платежным средством. В принципе, мы ничего не нарушили. Все было санкционировано на уровне Минфина, правительства России, Гознака. А потом начали придираться, но каких-то последствий не было. Нет такой уголовной статьи – «за введение денежных суррогатов». Если бы она была, сейчас в эру биткоинов все бы повсеместно уже сидели.

– Сейчас, когда вспоминают Уральскую республику, перепечатывают кадры, где Киселев, Волков, Крашенинников фотографируются с этими флагами, обвиняют в сепаратизме, в призывах к расколу государства – Вы к этому как относитесь, считаете себя сепаратистом?

– Не с «этими флагами», а с «этим флагом», который я придумал. И я, кстати, совсем не против раскола. Я очень люблю ездить в Европу, в Италию, Германию, Швейцарию. Каждый город там – жемчужина. А почему? Потому что он когда-то был независимым государством или полунезависимым субъектом федерации. А потом я смотрю на наши советские и даже российские города, которые все на одно лицо, все одинаково скроены по остаточному принципу, а все деньги утащили в Москву и Санкт-Петербург. И я понимаю, что пока не будет реальной политической самостоятельности на местах, назовем это реальной федерацией, такого не будет.

«Война города и области была заложена на уровне денежных потоков»

– Большую часть постсоветской истории в области у нас характеризует война Росселя-Чернецкого. Принимали ли Вы в ней участие и какое?

– Это был очень хороший период. У нас было больше степеней свободы, были большие бюджеты на политику, на СМИ. Я считаю, что Путин своим введением единомыслия уничтожил целую отрасль народного хозяйства, которая называется СМИ и политика – это не способствовало росту ВВП, хотя, возможно, способствовало продлению нахождения ВВП у власти.

– Что стояло у истоков войны города-области?

– Война была всегда. Так устроена Россия. Все областные учреждения, предприятия, больницы – они, как правило, находятся в областном центре, равно как и городские. Власть области и города вынуждены конкурировать и действовать на одной территории. Это двоевластие заложено институционально, на законодательном уровне. В 1943 году Сталин, которому это окончательно надоело, принял решение разделить города и веси. Тогда были созданы города республиканского подчинения и тот же Свердловск был выведен из подчинения свердловскому обкому партии. 15 лет мы существовали как город республиканского подчинения – сейчас таких городов всего три – Москва, Санкт-Петербург и Севастополь. Почему через 15 лет это убрали, я тоже могу понять – потому что пытались укрупнять единицы управления, которых было очень много. Почему к этому не вернулись, когда принимали Конституцию России – не знаю, но я считаю это ошибкой. Екатеринбург должен быть городом федерального подчинения, областная власть должна сидеть в Нижнем Тагиле – всем будет гораздо спокойнее и не будет никакой конкуренции. Сейчас попытались решить этот вопрос на уровне кадров, когда Тунгусова «приставили» к Куйвашеву, но я уверен, что через год, через пять, через 10 лет это противостояние города и области где-то да прорвется. Это объективно заложено, на уровне денежных потоков.

«Я был «торпедой» и Росселя и Чернецкого»

– В самом процессе вам приходилось участвовать?

– Конечно, всю жизнь. Это был определяющий конфликт с 1995 года, а для меня он закончился в 2003 году, когда я стал депутатом Госдумы. А насколько он затянулся для области вы знаете на примере тех же выборов Ройзмана-Силина. Чернецкий и Россель про это все время врут, хотя бы потому что так привыкли. Начальники советского времени врали все снизу доверху. Те же Россель и Чернецкий всю свою жизнь рассказывали своим подчиненным, как они строят коммунизм, поэтому соврать про то, как шло противостояние города и области – им ничего не стоит. Я всю жизнь старался говорить правду. Почти всегда. Все вранье: и то как Россель сегодня объясняет Уральскую республику, и то, как он объясняет противостояние с городом, и то как Россель говорит, что у них всегда были прекрасные отношения с Чернецким – все это вранье от начала и до конца. У Чернецкого ненависть к Росселю была настолько сильна, что он даже профинансировал мое участие в выборах губернатора в 2003 году, хотя меня он тоже терпеть не может. Но ему очень понравилась мысль отправить ответную «торпеду» Росселю за то, что тот за восемь лет до этого «стрельнул» в него мной во время мэрских выборов, когда я занял второе место. Чернецкий ответил восемь лет спустя – это ли не говорит о глубине и постоянстве его чувств.

– То есть Баков был торпедой, которой стреляли в обе стороны?

– Был. Мне не все ли равно? Я всегда отстаивал свои собственные интересы.

– С Росселем, судя по вашему рассказу, отношения были сложными и многообразными. А как складывалось с Чернецким?

– Когда я пришел в областную думу, Чернецкого я дико бесил, потому что мои предложения проходили, а его – нет. Но я был в росселевском большинстве, он в меньшинстве, и мы были оппонентами. Это оппонирование дошло до того, что я стал кандидатом в мэры Екатеринбурга в 29 лет и, кстати, получил 80 тыс. голосов. Потом мы обидели Чернецкого второй раз, когда на выборах губернатора второе место занял не он, а Бурков.

– Кампанию Буркова тоже Вы вели?

– Не совсем. Я не был начальником штаба, я был идеологом. По сути, я придумал движение «Май», но придумал его для выборов в областную думу в 2000 году и в Палату представителей. Мы хорошо выступили, получили 12,5%, это на самом деле очень хороший результат. Я прошел в Палату представителей в 2000 году. Конечно, результат мог быть гораздо лучше, но летом 1999 я немножечко утратил контроль, и Александр Леонидович пошел в губернаторы. Это было излишне, я это понимал, но не сумел удержать вожжи.

«Женское движение вокруг красивого Буркова»

– К слову сказать, про само движение «Май» ходит масса легенд. Сам Бурков о нем рассказывает как о неком «робингудском» благородном порыве идеалистов…

– Мы в том возрасте были очень благородными. Это с годами люди портятся, становятся циничными, а в молодости, когда ты силен, энергичен, тебе кажется, что ты можешь сделать доброе дело не только себе, но и окружающим. Да, это было очень романтичный позыв.

– С другой стороны, журналисты того времени многое говорили о захвате предприятий, рейдерстве и прочих неблаговидных деяниях. Как это бьется между собой?

– А что мы захватили? Все это неправда, мы были лишь на двух предприятиях – на туринской «спичке» и на Гороблагодатском рудоуправлении в Кушве. В обоих случаях это был принудительный диалог в кабинете директора и просили мы, всего-навсего, выплатить долги по заработной плате. «Май» – это было чисто женское движение. Лидер был мужчина – молодой, симпатичный, высокий, красивый Александр Бурков, и все его поклонницы были в движении. Соотношение было примерно такое: 60 тыс. женщин и около сотни мужчин. И вот эти женщины ложились, говорили, что у них дети, их нечем кормить, пока не будет зарплаты, они домой не уйдут. Такая же история была с мэром Карпинска, с Облсовпрофом – несколько точек всего, но это было диковинно.

Полтора месяца стоял палаточный лагерь учителей из области у областной администрации. На самом деле, тоже ничего страшного. Я Росселю говорил: «Даже деньги давать не надо, подпишите протокол, что в течение такого-то времени выделите». Но областью руководили абсолютно не договороспособные Россель и Воробьев, которые мне сказали, что «не будут с отщепенцами подписывать никаких договоров». «Отщепенцы просят, чтобы им погасили долги по зарплате». «Нет, не будем». Россель предпочел полтора месяца ходить на работу через служебный вход в столовую, куда продукты завозят. Туда заезжают грузовики, и его машина заезжала туда, а там уже он на своем персональном лифте поднимался в свой кабинет – только для того, чтобы не встречаться с учителями. Представляю, как его бесило и корежило. Он считал, что придаст им значимость, если подпишет обязательство отдать долги по зарплате. Но, судя по тому, что Бурков попал во второй тур губернаторских выборов, неподписанием он им тоже придал значимость.

«Бандитская морда, убирайся отсюда»

– Говоря про 90-е не могу не спросить про отношения с криминалом?

– У меня были сложные отношения с «центровыми». Территориально я был у них «подведомственным» и они все время хотели купить у меня туристические путевки, особенно, когда я начал отправлять за границу. В те времена турбюро еще и занимались оформлением загранпаспортов. Они ко мне ходили за паспортами. Тогда не было системы охраны и милиция по договору людей охраняла. Наш офис охранял капитан Бутаков. И я помню, однажды бедный Миша Кучин (Один из лидеров «центровых», – прим. ред.) приехал ко мне, чтобы попроситься в турпоездку и в этот момент попадается на глаза капитану Бутакову. У него глаза наливаются кровью, подскакивает к этому жлобу, выкручивает ему руку. Тот в ужасе – «Я за путевкой пришел». «Бандитская морда, убирайся отсюда!». На следующий день я гуляю с детьми, им тогда лет по шесть было, в парке Энгельса. Уже собрались идти домой, мы жили на Тургенева. Переходим улицу Малышева, вдруг рядом останавливается четыре машины, из них выходит человек 20, в том числе и Миша Кучин, Олег Вагин. Они подбегают ко мне: «Антон, тебя куда-нибудь подвезти?» Я перепугался, говорю, да нам тут рядом, пешком дойдем. Тогда много было рассказов, что бандиты вывозили всех на разные карьеры, в лес. Это самое сильное впечатление у меня.

Была еще история в 2003 году, во время губернаторских выборов и Антимафии, когда мы с другом сидели на террасе «Старого Дублина», и вдруг выходит Саша Хабаров. Подошел и говорит мне: «Мы тебя убьем». Но не случилось. Но это было уже не так волнительно, как когда с двумя детьми, и эти машины подъезжают. Наверно, это самое страшное воспоминание моей молодости. Ужасно.

– У Вас богатая бизнес-биография, и Вас нередко называли рейдером, таким же, как, например, Павел Федулев. Как прокомментируете?

– Судя по тому, что мы с Вами беседуем сейчас не в Ивдельской колонии, не такой же.

– Может быть, лучше «крыша» была?

– Интересно. Расскажите мне о моей крыше?

– Хотел бы от Вас услышать...

– В свое время, мы познакомились с Игорем Мишиным (основатель «Четвертого канала», – прим. ред.), еще до того, как мы оба стали депутатами. Мне было интересно идти куда-то дальше после туризма и авиаперевозок, а он уже был пионером частного телевидения. Тогда только начало развиваться кабельное телевидение, «четверки» у него тогда еще не было. И однажды мы разговорились, я пригласил его в гости, угостил чайком. И он мне говорит: «Все хорошо, но скажи мне – кто твоя «крыша»? Я говорю: «у меня нет крыши». Он мне говорит: «Не темни, не темни. Мы тут с одними работали, потом приехала их «крыша» и с нашей «крышей» начали разборки, мне этого не надо». Я ему говорю: «да вообще никого нет». Так всю жизнь и прожил без «крыши».

– Турпутевки выручали?

– Возможно. Поначалу я на дефиците сидел. Ну и еще вопрос в том, что мы никому не были должны. Все эти жуткие истории начинались с того, что ты берешь у кого-то в долг денег, а потом не отдаешь. У меня такого никогда не было.

– А по Серовскому метзаводу – там кого только ни обвиняли и в рейдерстве и в захватах и т. д. Что там происходило?

– Там было три или четыре захвата, но это не были криминальные структуры — это были ЧОПы. Тот же Паша Федулев, кстати, выставил тогда автоматчиков. Но мы люди привычные уже тогда были. Сейчас даже смешно вспоминать.

Продолжение интервью читайте в среду 8 ноября