Легенды уральской политики. Беседа пятая. Антон Баков: «Все мои действия имели далеко идущие последствия». Продолжение

Во второй части интервью Антон Баков рассказал о проектах в ХМАО, Курганской области, монархизме и работе на федеральных выборах.

Сегодняшний гость спецпроекта «УралПолит.Ru» личность столь же легендарная, сколь и уникальная. Будучи студентом, он организовал одно из первых в стране турбюро, получил контроль над крупнейшим аэропортом, стал автором устава и законодательной базы Свердловской области, успешный политтехнолог и деятельный участник борьбы между городом и областью. Об этом и не только – в эксклюзивном интервью «УралПолит.Ru» рассказал Антон Баков. Первую часть интервью читайте здесь.

Часть 2: Нефть, манси, большая политика и монархизм

«Мы могли бы иметь свою нефть»

– Нетривиальная история была, связанная с попыткой присоединения некоторых районов ХМАО – Югры к Свердловской области. Расскажите поподробнее о той истории?

– Смысл был очень большой, потому что тогда стоял вопрос о перекройке административно-территориального деления. Потом это де факто случилось, при Путине ликвидировали несколько автономных округов, включая соседний с нами Коми-Пермяцкий. Но задолго до этого произошло знаменитое разделение Чечено-Ингушетии на Чечню и Ингушетию. На мой взгляд, перекройка могла быть гораздо более значительной, и я на это ставил.

Я подумал, что если будут меняться границы между субъектами, Свердловская область имела неплохие позиции в Москве, определенный «свердловский клан» тогда был, Ельцин еще не отказался от услуг свердловчан, делал на них ставку, а не на питерских, как стало позже. И я полагал, что есть определенная возможность пролоббировать. Я еще не был депутатом, когда мы пролоббировали решение малого совета областных депутатов о создании зоны экономической интеграции, за счет, в том числе, Тюменской области. Я добился подписания постановления правительства России о проведении конгресса народа манси, в Москве у меня были неплохие позиции после уральских франков. Мы все это организовали, и тюменцы тут же возбудили целый букет уголовных дел против свердловчан. И тут выяснилось, что никаких «свердловчан» не существует, а я в одиночку ухнул, как филин в бочку. Ни Россель тогда ничего не сделал, я тогда его еще лично не знал, я работал с меньшими людьми в его окружении, ни москвичи не поддержали. Так все и заглохло, к сожалению. А могла бы быть своя нефть в Свердловской области, пригодилась бы нам.

– Это нефтеносные районы были?

– Должны были отойти нефтегазовые регионы, где Нягань – Красноленинскнефтегаз, район, где Урайнефтегаз. Эти районы потом стали базой ЛУКойла, буквы там расшифровывались как Лангепас-Урай-Когалым. Я немного опережал время. Эти советские люди даже не могли себя представить в роли субъектов политики. Они все время ждали принуждения сверху. Дождались.

– Кстати, о манси. Они-то знали, что Вы для них «пробили» целый конгресс?

– Мы их собрали отовсюду. Как всегда, все мои поступки имеют далеко идущие последствия. После этого в Тюменской области озаботились защитой коренных народов и сейчас их в три раза больше, чем было. Причина в том, что люди любыми доступными способами записываются в эти малочисленные народы и получают огромные льготы до сих пор. Манси от моей активности только выиграли.

– Выходит, и проект поддержки КМНС – тоже ваших рук дело?

– Естественно. На них никто не обращал внимания. А когда это выстрелило, чиновники забегали и начали тушить пожар плюшками и деньгами.

«Нынешний Уральский федеральный округ придумали мы»

– Давайте переместимся в следующий регион – в 1996 году вы вдруг изъявили желание принять участие в выборах губернатора Курганской области. Почему решили выйти за пределы региона?

– Мансийская история была чуть раньше. Кстати, движение «Зауральский край» тоже начинал я. По сути, нынешний Уральский федеральный округ придумали тогда мы. У меня выходила газета «Зауральский край». Мы собирали подписи и публиковали разных профессоров, которые в своих статьях призывали объединиться не в рамках уральского экономического района, а именно в составе Свердловской, Челябинской, Курганской и Тюменской областей. Они объясняли это объединением потенциала нефтегазовых регионов, промышленности, сельского хозяйства. В рамках этой концепции я поработал сначала в Тюменской области, а потом закономерно отправился в Курганскую область. Я уже был лучше экипирован, был депутатом и даже заместителем председателя нашей областной думы.

Но один человек вдруг перепугался до ужаса – это меня первый раз неприятно удивило в поведении Эдуарда Росселя. Он начал мне звонить, говорить, что Антон давай, возвращайся, мы не можем позволить себе перекраивать границы субъектов федерации, мы не можем присоединить к себе Курганскую область, и все в таком духе. Казалось бы, со времен Уральской республики прошло не так много времени, он только стал губернатором в 1995 году, а в 1996 он вдруг стал таким осторожным. После того, как меня не зарегистрировал Верховный суд, я вернулся в Свердловскую область, мы встретились с Росселем на праздновании Нового года. Мне сказали, что Эдуард Эргартович хочет со мной поговорить. Я пришел, Россель мне говорит: «Антон Алексеевич, извините, что не смог помочь, поддержать. Ну вы меня понимаете. Вы понимаете, что интересы Свердловской области для нас гораздо дороже. Что поделать. Я вас не поздравил с днем рождения (29 декабря, - прим. ред.), хочу сделать вам подарок». И он подарил мне авторучку. Я потом ее рассмотрел поближе – это была дешевая китайская авторучка, на ней было изображено сердце, пробитое стрелой и по-английски написано «Моему любимому». Я думаю, подарил, что под рукой было. Такая история.

«С удовольствием вспоминаю работу в заксобрании»

– Вы успели поработать в представительных органах всех уровней – муниципальной думе, обеих палатах регионального парламента и Государственной думе – где работа были интереснее для вас?

– Она была абсолютно неинтересна на уровне Государственной думы, потому что я был там одним из 11 или 12 независимых депутатов. Там от меня ничего не зависело, ведь чтобы провести любой закон нужно не меньше 226 депутатов. На уровне Палаты представителей, я как оппозиционер пару раз сумел «завязать интрижку», но это были такие диверсии. В городской думе меня большинство Чернецкого жестко блокировало, там я ничего не мог сделать, хотя периодически использовал ее, как трибуну. В том числе, и когда меня «прижимали» по Серовскому метзаводу, я пару раз воспользовался трибуной екатеринбургской городской думы.

А когда я тащил на себе всю работу по созданию законодательства Свердловской области – это время я всегда с удовольствием вспоминаю. Это была великолепная школа. Я работал с лучшими юристами нашего города. Я конечно не имею системного юридического образования, но работал с такими людьми как Кукушкин, Гайда, Алексей Лобашов, Михаил Казанцев. Мне довелось работать с очень умными, очень грамотными юристами старой свердловской школы и этот опыт использую даже сейчас, когда занимаюсь законодательством императорского престола, законодательством романовской империи и надеюсь, что со временем, эти законы из виртуальных станут реальными.

– Из вашей политической работы несколько особняком стоит работа на Серовском метзаводе – каким ветром Вас туда занесло и как оцениваете результат своей работы в промышленности?

– Я в молодости был очень романтично настроенным человеком. Ройзман вам подробнее расскажет про уральскую горнозаводскую цивилизацию, я, естественно, вырос в мифологии уральских заводов, мои родители работали на «Уралмаше». И в моем понимании, вершиной этой цивилизации, пирамиды властной, казался не секретарь обкома, а именно директор завода. Для меня это было статусно. Ко всему прочему, это был мой избирательный округ. Там возникли очень большие проблемы, завод практически полностью встал, возник конфликт акционеров. Соответственно, я должен был каким-то способом его подавить.

В чем просчитались акционеры, которые меня утверждали на должность директора – они полагали, что меня поддержит Россель. Однако, как потом выяснилось, Россель с самого начала был резко против моего назначения, хотя у нас был, вроде как «мир, дружба, жвачка». У меня тогда уже была ручка «Моему любимому». Потом стало известно, что он разговаривал с ними и говорил, что «Бакова ставить ни в коем случае нельзя», потому что «политик никогда не станет хозяйственником». Его не смущало, что до этого я был бизнесменом и неплохим. Тяжело пришлось, очень тяжело. «Майцев» обвиняют в принудительных диалогах, так вот, первый принудительный такой разговор был проведён со мной. Рабочие просто захватили мой кабинет и сказали: «Проваливай с завода, езжай отсюда. Просто не мешай людям работать, чтоб ноги твоей тут не было». Что мне оставалось делать? На улице митинг бушует, у меня 30 вальцовщиков в кабинете сидят. Я встал и уехал.

Вернулся через месяц с решением суда. Мои оппоненты тогда почему-то решили выполнить решение суда. Через месяц, правда, снова начали с автоматами бегать. Вот так сложно у меня начиналась любовь с трудовым коллективом. А за три года как-то наладилось, и зарплату научились людям платить, и людей кормить, франки ввели, новые марки стали освоили. И потом еще несколько раз люди за меня голосовали, поддерживали на выборах. Говорят, что и сейчас кто-то в Серове меня хорошими словами вспоминает. Думаю, это был самый сложный период моей жизни, но и самый благодарный, когда стоишь на земле и результаты труда можешь пощупать руками и увидеть в глазах людей. Великое дело.

«К Чубайсу меня привели за руку: выиграй мне какие-нибудь выборы»

– Многие из тех, с кем Вы начинали в политике и бизнесе, достигли федерального уровня, те же Россель, Бурков, Чернецкий и другие. Ваши избирательные кампании, работа в думе, зачастую имели эффект «на один срок»

– Я бы и сам не хотел быть сейчас в Совете Федерации или Государственной думе. Зачем из себя делать посмешище? Я такой человек, которому очень важно собственное мнение, а мнение других меня волнует мало. С голоду не умираю, есть надежды, есть мечты. Пока могу работать. Кончится у всех примерно одинаково, конец известен, вопрос только в том, как достойно прожить. Когда мама умирала, она просила, чтобы на могиле было написано: «Достойно жили, достойно умерли». Что может быть лучше.

– Если говорить о вашей партийной работе – «Преображение Урала», «Май», «Единая Россия», СПС – это ваши взгляды менялись или для вас интерес представляли технологические проекты?

– А первая моя партия – Партия российского единства и согласия с Сергеем Шахраем. Во-первых, партии и тогда и сейчас пребывали в зачаточном состоянии и говорить, что принципиально отличаются между собой программы каких-то партий, я бы не стал. Чем программа Партии единства и согласия отличается от программы «Единой России» или «Справедливой России»? Во-вторых, и эти партии и «Май» были в одном, общем тогда, социал-демократическом русле. Я, как человек, который вырос в советское время, несмотря на то, что увлекался политикой и историей, был достаточно эрудирован, начитан. Но это были очень однобокие, советские эрудиция и начитанность. Поэтому мне казалось, что добавьте к нашему обществу частную собственность и демократические выборы и у нас будет все как в Европе.

Потом выяснилось, что не все и не будет, потому что совсем другое социальное устройство населения. И мои успехи на выборах связаны, в первую очередь, с тем, что я как технарь, понимаю, как устроено наше общество. Гуманитарии этого не видят, а механизмы и устройство очень важны. И поэтому я и пришел к Монархической партии. Я все время был на бегу, текучка заедала. Не было времени сесть, разобраться. До 2007 года, когда я был в СПС, я плясал одни и те же танцы и пел одни и те же песни. Как начал с ПРЕСа в 1994 году, так и пел, пока не проиграл выборы в 2007 году, когда СПС разгромили. Сказать, что была какая-то идейная эволюция, я не могу.

А потом выдалось очень много лет, когда я мог много думать и мало работать, 10 лет уже прошло, как я «пенсионер». И после длительных раздумий, спустя пять лет, в 2012 году появилась Монархическая партия. И сейчас я занимаюсь этим, продумываю, создаю, пишу концепцию современного монархизма, которую считаю важной не только для монархизма, но и для сегодняшнего мира. Придумываю альтернативу тому, что мы обычно принимаем за эталон.

– О Монархической партии поговорим чуть позже, а пока такой вопрос: чем для Вас, как для политтехнолога, был выход на федеральный уровень, и насколько Вы были близки с лидерами СПС – Чубайсом, Немцовым?

– Сначала я познакомился с Чубайсом. Я дружил с одним человеком в правительстве, у него была жена, которая работала в секретариате Чубайса. В какой-то момент, меня буквально за руку привели к Чубайсу. Я этого совершенно не ожидал, не собирался этим заниматься, а у Чубайса была обида. Я вообще был специалистом по «обиженным». Сначала Чернецкий мне помог на выборах в 2003 году, которого Россель обидел, а потом в 2004 году Чубайс, который тоже обиделся, что он летал на самолете с Хакамадой и Немцовым, а их в Госдуму не избрали.

Он мне сказал: «Выиграй мне какие-нибудь выборы». Я взялся за «красный пояс». Я начал выигрывать там выборы. Он несколько удивился, потому что это не соответствовало его представлениям о собственном электорате. Однажды я его спросил: «Анатолий Борисович, почему у «Единой России» есть медведь, а вы себе никакое животное не заведете?». «Это какое?» «Лошадь – рабочее животное, ну или дойную корову. Медведь же – невыносимое создание, от него один вред, мало кто с ним в реальной жизни хочет встретиться». Он подумал и говорит: «Меньше всего у меня СПС ассоциируется с рабочей лошадью».

Чубайс – интересный человек. Что-то я сделал для него, что-то не смог. А поражение 2007 года связано исключительно с позицией Чубайса. Я никого не критикую сейчас, но если тогда вытащили и начали раскручивать нового молодого лидера Никиту Белых, то надо было на него и делать ставку. Я говорил, что не надо никакой «тройки», нужен один спикер – Белых, и вокруг него выстраивалась бы кампания. Тем более, что такая кампания уже была опробована в регионах, в Пермском крае мы набрали 16,5% в 2006 году, в апреле 2007 года в Красноярском крае было 8%. Чубайс решил поставить вторым Немцова. Это была катастрофа, потому что Немцов сразу «забил» Белых, и рухнуло буквально все, включая финансирование, потому что Кремль нам сказал: «Какой еще Немцов, он такие вещи про Путина говорит, даже не думайте». В результате, пришли к тому, к чему пришли.

С другой стороны, я благодарен Чубайсу уже за то, что познакомился с Немцовым. Я до этого видел его только по телевизору и он мне всегда не нравился, как, например, любому маленькому некрасивому человеку не нравятся высокие красивые люди. Но это был человек редкостного обаяния, я рад, что нас жизнь свела. Но его судьба – всем нам урок, она хоть и героическая, весьма трагическая.

– После его убийства вы в Фейсбуке написали большой пост, в котором говорили, что ситуация меняется не в лучшую сторону, и пора уезжать из страны. Изменилась сейчас ваша оценка, меняется ситуация?

– Меняется, но в худшую сторону. Я каких-то просветов пока не вижу. Надо уезжать. Меня здесь многое держит, начиная от детей и внуков и заканчивая собственностью, но я по сути уже «внутренний эмигрант», я ни в чем здесь не участвую, поэтому могу говорить с Вами откровенно и не пытаться обмануть.

– Кроме перечисленных партий, у вас была еще какая-то история с «Правым делом» – работали вы с ней в итоге или нет?

– Меня в нее не взяли. Когда создавали «Правое дело», Сурков оговорил, что туда можно взять всех, кто был в СПС, кроме Толи Ермолина, с которым у него был личностный конфликт, и меня.

– А с Прохоровым, который потом возглавил «Правое дело» не были знакомы? Ну и с Ройзманом, которого Прохоров спонсировал на выборах, как общаетесь?

– С Ройзманом я выпивал, а с Прохоровым познакомиться не довелось.

«Мне есть чем гордиться»

– Чем вы гордитесь в своей жизни, может быть, по депутатской работе или в других направлениях?

– Очень многим. Мне многое удалось, это говорит о моей гиперактивности. В первую очередь, это то, что мы везде в области ввели прямые выборы мэров. Впрочем, я считаю, что сыграл очень важную роль и в введении выборов губернаторов. То, что мы с Мостовщиковым вместе отладили, во многом, избирательное законодательство, это очень важно. Мне удалось совершить маленькое чудо, мы сумели приватизировать малосемейные общежития – мы сняли с них статус общежитий и люди сумели получить, пусть не полноценные квартиры, но какое-то жилье в собственность, которое можно было продавать, менять и их нельзя было выбросить на улицу. Я считаю, что главная моя заслуга – организация пенсионных забастовок, сначала в Свердловской области, потом в Пермском крае и далее. Мы шли с лозунгом «Проблема №1». Мы газету издавали, делали очень много материалов. Мы на цифрах пытались показать, что людей обманули с пенсионной реформой. Когда Путин и Зурабов ее начинали, то говорилось, что от 8 до 12% ВВП будет уходить на пенсии. А к 2007 году сложилась ситуация, при которой на пенсии шло только 3,5% ВВП. Если в 90-е годы пенсионеры, зачастую, жили лучше, чем работники металлургического завода, то десять лет назад случился такой перекос. Нам не удалось это продвинуть, выборы мы проиграли. Но спустя год, в 2008 году Путин радикально повысил пенсии. Конечно, это не были обещанные 10%, но это был прорыв. Я считаю, что здесь какой-то мой вклад есть, и я этим горжусь.

– Мы говорили о бизнесе и политике, но вот эта история скорее общественная – насколько такая деятельность была в вашем характере, интересна и эффективна для вас?

– Вспомните, как мы отстояли леса и озера, когда приватизация коснулась лесопарка Шарташ. Таких историй очень много. Мы с Бурковым отменили приватизацию артиллерийского завода на Уралмаше. Чубайс был в гневе, потому что мы фактически разрушили приватизацию Уралмаша, а для них – «приватизаторов», Уралмаш, был очень имиджевым заводом. Потом, когда мы с ним познакомились, он мне часто это припоминал.

«Для меня монархия – попытка создать цельность российской истории»

– Давайте поговорим о вашем проекте монархии. Кто-то говорит, что это карикатурное государство, другие называют его неким пиар-проектом «от скуки», подсмеиваются над «императором-немцем». Что для вас сейчас – монархия и Монархическая партия?

– Начнем с того, что этот император не сделал ничего такого, за что над ним стоило бы смеяться. Совершенно нормальный, вменяемый человек. У него есть наследство, которое он, скорее всего, никогда не получит, но не я, не вы, а он наследник Петра I, Екатерины Второй, Александра Освободителя и всех остальных. Что в этом плохого? Что касается меня, я всю жизнь, несмотря на свой социал-демократизм, я все равно помню, что у меня семь поколений священников здесь в Екатеринбурге. Наше родовое гнездо – дом по Чернышевского, 6, он до сих пор стоит, но раньше это была Дубровинская, 6. Поэтому я и Верхотурьем занимался. Пока я не мог Росселя раскрутить на большие деньги, я сам лазил на колокольни, мы с друзьями стеклили выбитые окна там, латали кровлю. Для меня монархия – попытка создать цельность российской истории. Конечно нужна айдентика не только Уралу, но и всей стране. Насколько это получится при жизни – размах большой. Один преподаватель в институте говорил: «Баков опять хочет поднять поезд, но боюсь, так ни один и не поднимет».

– В соцсетях вы часто выкладываете фото с ваших международных поездок, встреч, на которых вы обсуждаете престол…

– Это гораздо интереснее, чем дурить головы избирателям. Думаю, что со временем, что-то получится. Я что-то придумал. Многие говорят, что это ерунда. Но как то так получилось, что всю мою жизнь, что бы я ни сделал – все говорят, что это ерунда. Ни разу никто не сказал «офигенно». Даже мама моя говорила: «Антон, ну что ты все фигней страдаешь? Купил бы стекольный заводик давно в Ирбите, стекло бы делал». Недавно ко мне пришел Игорь Торощин, депутат Госдумы из Ирбита. Я его спросил, как там этот заводик, а он говорит, что закрылся давно. Хорошо, что не купил. Всегда легче говорить о законченных проектах, которые или получились или нет. Монархия – это проект длящийся, и я думаю, что его оценка будет меняться в зависимости от моих успехов. Тут уже мне не на кого будет пенять. Это про Россию могут сетовать, мол, пока тут Путин, ничего не изменишь. У меня тут и Путина-то никакого нет.

«Свердловской областью может управлять только незаурядный человек»

– Если говорить об айдентике, горнозаводской цивилизации и подобных вещах, которые мы затронули, считаете ли Вы, что есть некий уральский характер, отличающий уральцев от уроженцев других регионов?

– Конечно, нет. Характер у всех разный. У нас проблема не то что с уральской айдентикой, а с российской в целом. Пытаться вырвать российскую культуру из европейской очень сложно. По сути, мы все еще живем в Римской империи, в ее византийском крыле. Во всяком случае, не в Золотой орде, которая не сумела сформировать свою идентичность. Например, есть страна Латвия, а такой страны как Шотландия – нет. Но благодаря Вальтеру Скотту, Стивенсону и другим, мы гораздо больше знаем про шотландскую идентичность, чем про латвийскую. На самом деле, тема империи, тема Романовых тем и хороша, что может стать основой некой новой глобальной идентичности. Может быть, я тут копаю такой проект, который в одиночку мне точно не выкопать.

– Можете ли сказать, кого из политиков, действующих и недавнего прошлого, уважаете, либо, наоборот?

– Я уважаю всех людей, это приходит с возрастом. Ты начинаешь оценивать их заслуги. Возьмите Жириновского – казалось бы, иногда он ведет себя просто как бабуин, но посмотрите, насколько устойчив его электорат на протяжении длительного времени. Зюганов – символизирует все то, что я отрицаю или осуждаю, но опять-таки, удивительная устойчивость во времени, которая говорит о неких его достижениях. Возможно, меня они не интересуют, я не готов о них говорить объективно, но они существуют. У нас очень сложная область. Ей не может управлять какой-то выскочка, случайный человек. Я не думаю, что если ей с трудом мог управлять Россель, во всяком случае, удерживаться здесь на коне, я не считаю, что Мишарин или Куйвашев такие уж заурядные люди, если оставались у руля в нашей области. Мишарин, конечно, вообще не был готов. Я помню, как он боялся камер, какой у него зажим, как он, выступая на публике плечами водил. Я это все вижу, я всегда старался снять эти зажимы у своих кандидатов, не всегда успешно. Мне понятна его ситуация, но безусловно, у него были свои достоинства. Взять и сказать в отношении любого успешного состоявшегося человека, что у него не было заслуг и достоинств, я не возьмусь. Просто у всех разные достоинства.

– Чернецкого, Росселя и многих политиков того времени часто называют «политическими тяжеловесами». Скажите, есть ли у молодых политиков перспективы, предпосылки для получения таких «титулов»?

– Все вырастут, вот и Бурков – уже губернатор. Но такого поколения уже больше не будет, потому что и Россель и Чернецкий сформировались в советское время. Они – типичные представители «красных директоров», на это накладывался очень артистичный темперамент и того и другого. Им бы в КВН играть. Россель как актер затмевал Чернецкого, тот был более закомплексованным, да и остается, наверное. Зато Чернецкий на 15 лет моложе – у каждого свои достоинства.

«Я преклоняюсь перед Ельциным»

– Если говорить об уральских политиках, никуда не деть Бориса Ельцина. Сейчас, вероятно, это фигура с наиболее противоречивыми оценками. Чем, кем был для Вас Ельцин, как его оцените сегодня?

– Я преклоняюсь перед Ельциным. Политика – искусство возможного. Можно ли было сделать больше, чем сделал он? Сейчас говорят, что да. Говорят, что надо было провести люстрацию, например. А хотел ли он эту люстрацию проводить, будучи бывшим первым секретарем обкома партии, или он искал некие формы национального примирения? На каком-то этапе он их даже находил. Когда его выбирали – это и был момент национального примирения, потому что буквально вся нация за него голосовала, сначала в 1991 году, потом сплотились вокруг него во время ГКЧП. Конечно в 1991 году он был консенсусной точкой.

Мог ли он уйти в 1996 году и оставить власть Зюганову? Не знаю. Конечно, мы жили бы в другой России, но насколько Зюганов был готов? Получилось бы у него удержать ситуацию или опять все закончилось бы неизвестно чем, стрельбой, государственными переворотами, ведь тогда еще были свежи воспоминания о 1991 и 1993 годах. Мне не за что его осуждать. К слову, и Путин оказался удачным проектом Ельцина, хоть и несколько затянулся во времени. Конечно, нельзя назначать таких молодых людей президентами, хотя Билл Клинтон и Барак Обама президентами стали примерно в таком же возрасте, но у них было ограничение по количеству сроков.

– В Ельцин-центре бывали уже?

– Конечно, я даже экскурсию там водил. Я люблю работать экскурсоводом. Если не считать грузчика, дворника и уборщика какашек, это была первая работа, которая у меня была, и уж точно, первая, которая мне понравилась.

– Были ли у вас враги?

– Наверное, были. Думаю, что и сейчас есть. Правильнее сказать: и да и нет. Враг – это понятие взаимное. Нет людей, про которых я мог бы сказать, что отношусь к нему, как к врагу. Но знаю, что очень многие люди испытывают ко мне такие чувства. Особенно, это люди, которые меня когда-то обидели, как-то неправильно со мной поступили, и никогда мне этого не простят. А я всегда поступал по отношению к людям, как мне кажется, справедливо, поэтому, у меня ни к кому претензий нет.

– А те же Чернецкий и Россель, с которыми у вас отношения складывались очень неровно – сейчас пересекаетесь, общаетесь?

– Нет, не общаемся. Зато мой младший сын дружит с Сашкой Росселем. Они родились в один день, но с разницей в четыре года. Учились в одной школе, сейчас – друзья не разлей вода. Жизнь…

«Люблю Антарктиду и Сысерть»

– Следите ли за уральской политикой сегодняшней, может быть, приглашают в качестве консультанта в кампании на выборах?

– Сейчас нет никаких выборов, зачем меня приглашать? Незачем из пушки стрелять по воробьям. Перед выборами в губернаторы пришел Дмитрий Сергин и говорит: «Придумайте мне такой слоган, чтобы все видели, что у меня нет одной ноги». Я ему придумал: «Одна нога здесь, другая – там» (смеется). Я его помню еще когда он с одной ногой работал шофером у Евгения Зяблицева. А что до областной повестки, то все зависит от того, где я нахожусь, если за границей – то не всегда слежу.

– А где вы проводите времени больше – в России или за границей?

– За последний год я почти полгода прожил на экваторе – в Кирибати. Потом по непонятным для меня причинам дела там пошли хуже, и я вернулся сюда. Но весь октябрь и ноябрь проведу в Африке.

– Есть ли у Вас любимые СМИ?

– Нет. Я слежу за некоторыми журналистами, что они пишут. Я сторонник и друг Стаса Белковского, у меня давняя неразделенная любовь к Юле Латыниной, но в последнее время она совсем «поехала». Из местных читаю Федю Крашенинникова, Диму Колезева. Но в основном, читаю соцсети, все тут же появляется там.

– Помимо дел, связанных с монархией, чем вы живете сейчас?

– У меня есть бизнес. Я лендлорд, у меня очень много земли. Я очень заинтересован в развитии Екатеринбурга, чтобы вокруг города строилось больше коттеджных поселков. Я двумя руками за Иннопром и подобные мероприятия, за рост благосостояния трудящихся, потому что в последнее время участки покупают плохо. У людей мало денег. Моя жена закрыла два из трех магазинов Steilman, потому что и одежду стали плохо покупать. Разные времена видали, но такого длительного периода депрессии я не припомню. Нужно больше хороших новостей. На земле, которую я окультуривал и превращал в землю населенных пунктов, строил там дороги, прокладывал газ, проводил электричество, а потом продавал, живет уже более 20 тыс. человек. Считаю, это тоже мое достижение.

– Знаю, что много путешествуете по стране и миру – остались ли уголки, где вы не были, где хотите побывать?

– Во-первых, Исландия и Гренландия. Осталось несколько десятков стран, в которых я не был. Когда ездишь по работе, часто приходится много раз ездить в одни и те же места. Поэтому многие места я ещё не видел.

– Любимые места есть?

– В первую очередь, это моя дача в Верхней Сысерти, ну и Швейцария. Очень люблю Калифорнию, Карибские острова – там очень красиво. Бразилия – прекрасная страна. Даже Антарктида – просто глаза лезут на лоб. Это все равно что на Марс слетать. Новая Зеландия, Австралия, Сингапур, Гонконг, Индию очень люблю. Много таких мест.

«Семью за стол собираю со всего мира»

– В 2013 году многие открыли для себя вашу дочь Анастасию, с таким политическим стартапом на выборах главы Екатеринбурга. Для чего ей и вам нужен был такой политический опыт, насколько известно, она занимается совсем другими вещами?

– Она молодец. Мне надо было поставить чистый эксперимент. Понять электоральные перспективы Монархической партии. Эксперимент не был совсем чистым, потому что он проходил в Екатеринбурге, в городе, где убили царя, и эта тема сильнее на слуху, чем в любом другом городе, но это был типичный город-миллионник. Я не пошел сам, чтобы не искажать результаты эксперимента, но когда Анастасия набрала почти в два раза больше как кандидат в мэры, чем Монархическая партия, как партия, это очень сильно сэкономило мне денег на дальнейшие выборы. Больше с Монархической партией в выборах мы не участвовали.

– Политикой она не заинтересовалась после этого?

– Она сейчас вся в любви, у нее роман с итальянцем. Он юрист, госслужащий, папа – зампред Конституционного суда Италии. Словом, из хорошей семьи, что называется. Он получил новое назначение, они переезжают из Рима в Триест.

– А Ваши сыновья?

– Один с девушкой – в Мексике, другой с женой и двумя сыновьями – в Екатеринбурге.

– Трудно собрать всю семью за одним столом?

– Да нет, только стол нужен большой. Но собирать придется по всему миру. Племянница в Прагу поступила учиться. Сейчас, конечно, совсем другое время, другая география. При этом, всех своих детей я вырастил в России, выучил их здесь. Может, я виноват в этом перед ними, но тогда на будущее России я смотрел несколько иначе, более оптимистично.

– Есть ли у вас нереализованные мечты?

– Огромное количество. Илон Маск и Ричард Брэнсон так и не могут наладить недорогой космический туризм, а у Роскосмоса мне не купить. Очень хочется побывать в космосе, я же человек из того поколения, которое хотело в космос слетать. Антарктида Антарктидой, а звезды – это другое.

– В следующем году у нас выборы президента страны – кто бы мог составить конкуренцию Владимиру Путину, помимо представителей парламентских партий?

Баков: Я схожу. А почему нет?

В заключение беседы Антон Баков заполнил традиционную анкету «о личном»: